ОЖОГИ
ОЖОГИ
Я чиркну по времени лезвием
Дайте медный пятак с чёрным вензелем,
И уйду, где пятак был в ходу, -
Словно чиркну по времени лезвием,
Выпью братину в нужном году,
Где в трактире поем щи с убоиной,
Разменяю на мелочь пятак.
Помолюсь пред Небесным я Воином,
Пугачёву скажу, что - не так.
Мне с такою молитвой сподручнее
От него польских псов отгонять.
Мол, - страдать за народ - так не лучше ли
Год-другой придержать свою рать,
Пока Русь возрастает с Царицею,
Встанет Понт на защите страны,
Хан с десницы получит сторицею,
А Европа «наложит в штаны»?
Да, народ не накормишь Вольтерами, -
Барской плети они не указ.
Но сегодня с краплёными мерами
Не трясите истлевший рукав!
Лучше гляньте, какими потоками
В ад стекают - запруду не строй!
Был ручей… А сегодня потомки их -
По ногам, головам, - как в метро!
Русские у переправы
(А.С.Пушкину)
Нет выше в русском языке
Значенья Пушкина-поэта.
Дотоле наш язык никем
Не знам был, не давал ответа
Европе в том, что языки,
Изнемогавшие от блуда,
Все меркнут, словно медяки
И оловянная полуда,
В сравненьи с русским языком -
Национальным изумрудом,
Рождённым под Святым Крестом,
Хранимом Господом.
И чудом
В понятьи "Русская душа",
С лицом Поэта Православья.
Столпы архаики круша
Он вёл свою Россию к славе!
Но в зависть верил сатана:
Пригрел иуду-мизантропа.
"Россия — это не страна!" -
Искочевряжилась Европа.
Жи…ским* замыслом толпа
Пружину сжала в пистолете:
Столкнуть российского столпа
Посредством пули или сплетен.
Когда оплывшую свечу
Спускаясь, пламя доедало,
Письмо - морали палачу -
Душа его продиктовала:
Про то, что пакостный рефрен
Лишь пулей может оборваться,
Что иноземец Геккерен
Позорит честь и должен драться.
Про то, что русская душа
Кукожится от педераста!
Что европейский, мол, ушат
Ты пролил, как плескал не раз ты!
Поэт под первою звездой
Дантеса чести ждал напрасно.
Свели Россию на убой
С духовного иконостаса!
Искусство ковки кузнеца -
Залог успешного убийства -
Спасало плоть у подлеца,
Под лицемерное витийство...
Века... В Европе - свой Дантес
Но те же цели, те же силы:
Зовут на равный интерес,
Чтоб дать под дых...
Кому? России!
Поэт, ты знал про этот крест,
Когда распнут язык и нравы?!
Здесь русские из русских мест
Стоят и ждут у переправы...
Распяли русских на «Кресте Виктории»
Сырьём для «Креста Виктории» - высшей награды Великобритании за отвагу – послужила бронза русских пушек, захваченных англичанами во время Крымской войны 1853-1856 гг.
Святые дни былых утрат –
Как швы от ран на русском теле,
Которое, глумясь, раздели
У вражеских победных врат.*
Вот давний глас: где тыщи душ,
Сомкнув ряды за Гроб Господень,
При севастопольском народе
Тянули свой смертельный гуж.
Числом четырежды отстав,
В огне у т м ы английских ядер
Сгорали копны русых прядей
За Русь, как говорил устав.
Вскипала в пуговицах медь
От жара в каждом бастионе!
И восседала, как на троне,
С католиками в дружбе смерть.
Сбирая целый год покос
На православной ниве Крыма,
Она не знала, что крушима
Лишь бронза пушек. Но не Рос!
… Флот к затоплению готов…
Финал… Страданья не измерить!
И – Д а ш а, этот белый лебедь
На фоне кровяных бинтов.
Из бастионов на скрижаль
Сходили К о ш к а и Т о т л е б е н,
К о р н и л о в… (Нам творить молебен
Под ненависть иных держав).
Уж нет следов тех похорон,
У душ прощённых – Рая зори.
Но мажет Русь «Крестом Викторьи»
Высокомерный Альбион.
Да будь бы русский скорби рад,
И святотатство будь бы в силе, -
Не т м у, а л е г и о н отлили
Медалей и других наград!
И тож, как Англия: сейчас, -
Из многих сотен пушек, танков
(Деникину - дар англобанков
В оплату за России часть!)
Гнобят нацгордость племена!
Но есть протест небесной силы:
«Переплавляют в ордена
Боль русских душ и честь России!».
*Первая оборона Севастополя происходила летом 1855 года
Баллада о скитах
За бурелом – от власти, в чаще леса,
Где обитают только муравьи,
Селили души, испугавшись беса,
Когда-то прародители мои.
Ни татарва, монголы иль поляки -
Никто не смог дойти до этих мест!1
А троеперстье в греческой чувяке
Народ сажало и сажало в лес, -
За частокол, с заветною иконой
(Где Иисус двуперстье сотворил!),
В скиты, укрытые святой попоной,
Сотканной из молитв, что день творил.
От Никона с т р о к а2 летела в души!
Но Протопоп целил скиты крестом,
Сплавляя веру в камень благодушно
Вокруг монастырей (двойным перстом!).
Искали тропы воровские люди
По знаку государевых людей.
Несли сюда антихриста пилюли:
Стрелу и трут! Жгли женщин и детей!
И складывались в головёшках избы,
В молельнях закипал в огне елей.
Царили вкруг царёвые капризы,
Живьём сгорел благой протоирей!3
Но уходили снова частоколы, -
Подале от российского венца,
Где кровью одымлялись протоколы
В Синоде у кадила-бубенца.
Но втайне Русь поила и кормила
Ревнителей духовной чистоты,
Хранила книги – древние светила –
«Д р е в л `е г о б л а г о ч е с т и я» цветы.
Кому же удалось скиты п о б ы в ш и т ь4
И с т а р о л ю б ц е в5 их загнать в костёр6,
Того Господь оставил не укрывшим
И даже разум напоследок стёр!7
1 Это скиты в лесах Заволжья Нижегородской области (откуда происходит мой род), а также – глухая сибирская тайга.
2 Строка – крупное кровососущее насекомое, род слепня (oestris).
3 Протопоп (старое звание, ныне - протоирей) Аввакум.
4 Побывшить – убить (местное, в языке старообрядцев).
5 Старолюбец – так называли насельники скитов друг друга.
6 В знак протеста против царского произвола в жестоком гонении на древнюю веру приверженцы «древлего благочестия» по благословению своего духовного лидера протопопа Аввакума сжигали себя на костре.
7 Инициатора гонений на старообрядцев Патриарха России Никона под конец его жизни лишили сана, подвергли преследованиям и заточению, и в конце жизни Никон ослабел умом.
Атаманша Маруся
Галифе на женских бёдрах.
Тонкий хлыст.
Отступают тучи, - вёдро.
Слышен свист.
Значит, «белая опасность»?
И - в седло.
Но тревожились напрасно, -
повезло!
Шайка вся в зубовном хрусте,
(Флаг - в костях).
Скомиссарили Марусе
алый стяг.
Твоя, дескать, шайка, Маня,
тень кладёт,
Революцию дурманит, -
кровь идёт!
«Степь копытили напрасно!
Уж давно
В Гуляй-Поле флаг ваш красный
у Махно.
Я хозяйка резвой воли
и степей.
И дружина ищет доли,
где вольней!».
Комиссарам эти речи -
будто хлыст.
(У дружины вид а б р е ч н ы й
и цветист).
Загудела вся ватага -
слышит зов:
«Все - по коням!». Дали тягу
на Азов.
Хлещут травы по копытам
лошадей,
Все забрызганы, умыты
до бровей.
Лихо - в сердце бьёт дворянке,
просит драк.
Треплет ветер на тачанке
чёрный флаг.
Вьются возле тела Марьи
мужики
(Чтоб историки ломали
языки?).
У неё мечта уходит
в облака,
Нежно тайна в сердце бродит…
А пока -
Приседают в шумном страхе
города,
Никнут в сабельном отмахе
господа.
Очень быстры анархисты,
вот сюжет:
Прискакали большевисты, -
их уж нет!
Грех? Марусе все едино, -
Поздно уж!
Тут и встрял в её судьбину
милый муж…
Выстрел-22
Облаком пара дыхнул паровоз,
и громыхнули все сцепки вагонные.
Тут выстрел раздался, - у самых колёс
кто-то, при шляпе, забился в агонии.
«То - контра! - наган убирая в кожан,
матрос объяснил. - Офицеров я видывал:
как луку у седла, он поручень сжал,
и ногу внатяг на подножку закидывал!».
***
22 июня. Утро
Журчал ручей, купая листья ивы
В трепещущей мозаике зари.
И васильки тянулись к свету льстиво,
Пока на луг не вышли косари.
«Ифють-ифють», - то иволга проснулась,
В низинке плавал облачком туман,
И ветерок шептал цветам: «Прошу вас,
Продолжим неоконченный роман».
Вода мальками закипала в речке,
Где спал рыбак (и булькал поплавок).
И сон его настолько был беспечный,
Что даже дятел разбудить не мог.
И по небесной лёгкой акварели
Вздымалась вместе с солнцем тишина.
Казалось, что на соловьиной трели
Земля существовать обречена.
Уж петухи сеанса три отпели,
В постелях люди млели, - выходной!
Тут соловей явился с пробной трелью,
Как будто заявлял он: «Выход мой!».
А в тишине за ригой - божье дело:
Шептали про любовь он и она.
Но в это время солнце почернело
от страшной правды:
началась война…
«У матерей пропало молоко…»
У матерей пропало молоко,
Когда в родильном доме их пронзили
Известием о том, что началась война.
А нам, младенцам, было далеко
До смысла - почему нас выносили
Бегом, как будто жизнь у мамы сочтена.
Ах, мамочки войны,
своим чутьём
Вы отделяли чистый тон от фальши
И знали наперёд - дни сочтены отцам!
У счастья не нашлось и дня взаём,
Остались только трудовые марши
И дети без еды, - сродни лишь мертвецам.
Где памятник - чтоб нашим матерям?
Да и детей войны совсем забыли.
С рубиновой звезды блик обласкал штандарт…
Лишь стелет чья-то память к алтарям
При ангельском и родственном посыле
Военный список мам и всех других утрат…
«Мессершмитт»-1941
Мой «Мессер» вершины деревьев стрижёт, -
Я резко иду на атаку.
В моей голове от приказа свежо, -
Как шлёпнули штампом по бланку!
Сейчас я сетчатку на глаз натяну,
И вот они все – у прицела в плену!
Дорога широким штыком в горизонт
Воткнулась и дышит. Живая!
У беженцев там не раскроется зонт,
Когда их свинцом поливаю.
Сейчас я сетчатку на глаз натяну,
И вот они все – у прицела в плену!
Тележки везут, чемоданы, узлы…
Наверно, - еврейская масса.
А пули у «Мессера» метки и злы.
Хайль Гитлер! В пикЕ я ворвался.
Сейчас я сетчатку на глаз натяну,
И вот они все – у прицела в плену!
Мой фюрер сказал: «Во врага своего
Велю я вам верить, как в бога!».
Я небо закрыл, и теперь оттого
В телах замирает дорога.
Сейчас я сетчатку на глаз натяну,
И вот они все – у прицела в плену!
Коль ты не ариец, - Германии враг!
Я палец кладу на гашетку.
Сейчас… Вот сейчас всех отправлю во мрак, -
Россию срисую в планшетку!
Я только сетчатку на глаз натяну,
И вот они все – у прицела в плену!
………
Но палец у лётчика будто присох, -
Дорожная пуля попала в висок…
Фронтовой треугольник
Сторговала мать за махорку
Голубую чудо-тарелку.
Она красила нашу горку
Отражая в себе горелку.
Увидал голубые дали
Из глухого столетья мастер:
В роспись он не пустил печали,
Будто мрак ему глаз не з`астил.
А когда треугольник с фронта
К нам пришёл, будто чудо с неба, -
На тарелке той, с позолотой,
Появился кусочек хлеба...
Баллада о военных детях
В войну носила на зак`укорках
Меня сестрёнка в 10 лет.
И подбирала нас полуторка,
Коль был везения билет.
Сбирала мать нам в путь-дороженьку,
Что не сменяла на еду.
И в узелок иконку-боженьку
Сестре приткнула на ходу.
Я в спину врос сестре мозолями,
И мы вдали от большака
По деревням сердца мозолили
Прося за вещи молока:
Лампада, решето, два слоника,
Графинчик синий для винца,
Листок обоев серый, тоненький -
Для фронтового письмеца.
Увидев наши вещи лишние,
Крестьянки никли головой
И со своими ребятишками
Кормили скудною едой.
Везде, сестру увидев, взгляд ли мой,
Дверь не боялись открывать.
И приносили мы назад, домой,
Те вещи, что давала мать:
Лампаду, решето, два слоника,
Графинчик синий для винца,
Листок обоев серый, тоненький -
Для фронтового письмеца.
А молока окрест не видели
В заволжской хилой стороне.
В хлевах пустых простились с вилами
Давно в воюющей стране…
1942. Баллада о женщинах
Домик наш над рекой -
В две жердинки - ограда.
На траве Луговой
Не бывало отрады.
Отражалась в окне
Речка Санахта змейкой.
Платит Чкаловск* войне, -
Бабы воют тоненько.
Этой улицей шли
(Луговой по названью)
Наши женщины лить
И любовь, и страданье.
Полоскали бельё
У реки, на помосте.
И подтаивал лёд
На душевном погосте.
Тот погост настилал
Против праведных истин
Огнедышащий вал
Похоронок на близких.
Уносила война
Мужа, сына иль брата.
«Время выбрало нас.
В чём же я виновата?»
То сказала вдова, -
Двадцать лет. Молодая…
А в ответ на слова
Слёзы - в речку и дале.
Бабы хлещут бельё
Жёстко, будто бы фрица.
Дождик радугу льёт
На усталые лица.
И пока лишь одной
Бог добавил - от века:
«Муж вернулся. Живой!»
«Ну, и что ж, что калека?!»
«Как воюет там твой?"
«Тяжело, в Сталинграде…»
«А у Клавы за бой
Сын представлен к награде» …
Тут слова - как редут,
Когда женщины вместе.
Завтра к фронту уйдут
Треугольные вести.
А двухлетний малыш,
Пока мать говорила,
Упал в воду и лишь
Тётя Клава схватила…
А сейчас тот малыш -
На исходе у жизни.
(Время не усмиришь,
Как бы мы ни тужили!)
Нет сейчас Луговой,
Узкой Санахты - тоже.
Да и город - другой.
Тем и память дороже…
*Город в Горьковской (ныне Нижегородской) области.
Военная прачка
Бельё, оно ведь потому «бельё»,
что выбелено было у корыта,
где старшина суёт свой нос сердито,
а военпрачка в дыме слёзы льёт.
Дрова стреляют в ноги под котлом
обмывочной передвижной ДЕЗроты.
Солдат помытый выглядит орлом,
на миг забыв усталости пехоты.
А военпрачка в дыме слёзы льёт,
захватанная в шутку мужиками.
Её детей заметил самолёт,
и, расстреляв, ушёл под облаками.
Скребёт она солдатское ха-бе,
а видит мужа под осенней вишней,
который норовит корзинкой лишней
склонить её на стопочку в обед.
«Где он сейчас? Давно уж писем нет.
В каком окопе? Тоже ведь – пехота!
Пусть лучше - госпиталь. Ведь только тридцать лет!
Так сверлит мысль. Прогнать её охота…»
Но вздрогнула возле машин земля, -
и треска дров не стало прачке слышно,
и на руках мозоли не болят…
Оборвала война и образ вишни...
Я - собака-санитар
Средь разбросанных тел я ползу по-пластунски.
Уши глохнут от взрывов, - надежда на нюх.
Лишь бы пули, свистя, не сыграли на струнке
моей жизни собачьей. И страх свой гоню.
Чую я, что вот в этой горячей воронке
Из-под слоя земли ещё дышит солдат.
Может быть, задержу его смерть я на кромке,
И сползаю к нему, как я делал стократ.
Я легко нахожу среди мёртвых живого,
Чтобы снял он с меня медицинский пакет
И закрыл свою рану, надеясь на бога,
А уж раны решат - кому жить, кому нет.
Наконец, замолчали вдали миномёты.
Мои братья-собаки упряжки везут.
Санитары бойцы соберут всех - и мёртвых
После тех, кого смерть примеряла на зуб.
Я собака, но зря говорят, что собаки
Лишь тупыми рефлексами жизнь свою жгут.
И когда полоснёт звук пилы из санбата, -
Моя боль будто сразу свивается в жгут.
Звёзды братских могил за боями шагают.
Я не знаю, дано ль мне дожить до утра.
Но война не внимает собачьему лаю, -
Всюду холмики наши ровняют ветра.
Слепой и собака
На войне изранен был - ослеп,
Привезли несчастного в деревню.
И узнал: жены здесь больше нет -
К зрячему ушла и вдела стремя.
Только пёс от дома не ушёл
Без хозяев даже, став бездомным.
Он один (как будто был с душой)
Заскулил и встретил лаем добрым.
Будто снова ощутил солдат -
Как черкнуло по глазам осколком.
Знал ли он - с собой не совладать,
Если двадцать лет ему - и только?!
С того дня и он, и верный пёс -
Всюду вместе, как ружьё с патроном.
Чтоб глазницы не видали слёз,
В сердце лил по-русски - самогоном.
Не учили, но, как поводырь,
Стала для хозяина собака.
Замерзал, напившись, -
от беды воем выручала.
Снова плакал…
А война всё дёргала псалтирь*
И читала траурные ноты.
И жалели во всю сердца ширь
Женщины слепого.
(Будто кто-то
Из родных вернулся, не убит!).
Есть давали, лили на похмелку.
Он собаку ласкою рядит, -
Оба ели из одной тарелки.
Но сгорело сердце у него
От тоски, от ран и от нагрузки.
Где-то там упал - и отлегло…
Схоронили всем селом - по-русски.
Спохватились - пса в деревне нет.
Вдруг нашли - на кладбище, однако.
Тихо падал на могилу снег -
Укрывал, как саваном, собаку.
*здесь псалтирь - род русских гуслей
Я царю присягал…
Как же так? Я царю присягал!
Я ругал от души эту власть
И смотрел тяжело, как шакал:
Вот страна на войну поднялась,
Вот вскипела народная кровь…
Грохотало исчадие зла,
Сея свастикой гиблую новь,
На земле, что меня берегла!
Встал я в строй. И не портил погон!
Рядовой… Хоть и был я корнет.
И когда я форсировал Дон,
То не чувствовал собственных лет!
Сто боёв! Сколько раз умирал
По дороге до Рейнских долин,
Обрезая коричневый трал!
Но дошёл. И вошёл я в Берлин.
Но торчал в голове тот вопрос
Как в затворе патрон вперекос…
И вошёл вдруг ответ в абсолют,
Когда грянул Победный Салют!
В окопе
Последняя фаза луны под тучу нырнула наскоком.
Последняя фраза войны на мне распласталась осколком.
И - мрак! Одеяло земли всех братски накрыло в окопе.
ДушИ умотной журавли в раскаянном тают иссопе.
Нет-нет… Не хочу. Я живой. Ведь грешников нету на фронте!
Меня откопали… «Бог мой, сестрица, вы ногу не троньте!».
В сознании - вспышки ракет на лампах повисли санбата,
И кто-то, весь бел, вдалеке, зовёт меня тихо куда-то.
Пред ним уже встали друзья, которые пали в окопе.
Я понял: туда мне нельзя. (И ноги - чугунка в опоке!)
Мой вывод довольно простой: спасибо смертельному мигу:
Войне из штанины пустой свинтил на прощание фигу.
Судьба мне такая дана: пожить… (И за павших в окопе!).
Я дома напьюсь допьяна, поплачу в угарном окропе.
Деревенский реквием
В моей деревне бабы жили гордо
И не сморкались жалобно в подол.
Но проклинали горестные годы,
Коль похоронка падала на стол.
Под образ`ами - фронтовые мысли,
Нужда скрипела изо всех углов…
И превращались спины в коромысла
На трудоднях войны у наших вдов!
Война не тронула наш кров,
Чем, вроде бы, явила милость.
Но из семнадцати дворов
В двенадцати сердца дымились!
Вот к пятерым пришли мужья...
Увидев, как слезами льётся
Победа вдовья у колодца,
Колхозный пасечник Демьян
Палил нещадно из ружья!
Гремел в стволе боезапас
Считая вдов: 12 раз!
Солдатские автографы
Навешав на рейхстаге русских слов,
Они, леча ожоги судных дней,
Дождавшись своих поздних сыновей,
Расписывали стены роддомов.
Страна без тех, кто с фронта не пришёл,
В людской дыре накладывала шов…
Послевоенный рынок
Послевоенный рынок месит грязь.
Холодный ветер умывает снегом.
Иду, за руку мамину держась,
И всё смотрю туда, где пахнет хлебом.
Круги дур`анды*, спички, самогон,
Замки, часы, иконы, коромысла...
Кто ворожит, кто тычет сапогом.
И вдруг - слова (но я не понял смысла):
"Не боятся сушки галоши-"лягушки"**,
Правые, левые - самодельные!
Нигде товара не сыщешь лучше.
Продам попарно!
Продам п о ш т у ч н о !"
Какой-то в белых фетрах человек
Кричал, да так, что с шапки падал снег!
Он в дело слово вдел и, хлопая в ладоши,
Снимал со связки две, или о д н у галошу…
Тяну я маму в сторону капризно.
Вздыхает мать, держа платок у глаз:
«Война не сэкономила на жизнях,
Считать на инвалидах собралась!».
*Льняной чёрный прессованный жмых круглой формы.
** Галоши-"лягушки" - после Великой Отечественной войны популярный в народе вид самодельной резиновой обуви для валенок, изготовленной из автомобильных камер или из противогазных масок.
Послевоенная заря
Бабка Дарья стуком колотушки
Над деревней вешала рассвет.
...Скорый сон оставив на подушке,
Женщины шагают по росе.
«Мельница на речке развалилась...»
«Надо, бабы, брать судьбу в штыки!»
Так в пути они разговорились.
Но ворчат поодаль мужики:
«С лебеды, дур`анды*, брюхо пучит...»
«Фининспектор выгреб до зерна...»
«В город надо подаваться лучше...»
«Мельница... Да нахрена она?»
Но тряхнуло мельницы перила,
Вздрогнул ряски в заводи палас.
И заря - за много лет впервые -
По-над речкой с песней занялась!
*Твёрдый спрессованный льняной жмых
"Орёл" и "решка"
Быть может, у детей войны
Склероз и память хр`упка.
Календарём им служат сны
И на сердцах зарубки.
Я выковыриваю соль
С одной такой зарубки:
Как я, пацан, держал фасон
В барачной халабудке.
Не каждый вечер скажет мать: «Иди, поешь-ка!»
А мы метали во дворе - «орёл» и «решка».
Страна корявилась щепьём,
Дырьём народ светился.
Дворы наполнились ворьём,
А дядя Гриша спился.
Был дядя Гриша фронтовик,
Скакал на деревяшке.
Семью убило, он и сник
И стал совсем пропащий.
Предсмертья ви`згали в ночи
У волжского причала.
Но там кричи иль не кричи, -
Шпана «права качала».
Пока мозолями народ
Накладывал заплатки,
Жильцы считали каждый рот
И голубей с рогатки.
Дрались, курили и клялись
Дворовые ребята.
«Поесть!» - одна и та же мысль
Стучала клювом дятла.
Не каждый вечер скажет мать: «Иди, поешь-ка!»
А мы метали во дворе - «орёл» и «решка».
… Я будто бы рябины кисть
Давлю во рту до хруста,
Читая жизни старый лист,
Но с благодарным чувством.
-----------
Сквозь годы слышу я слова: «Иди, поешь-ка!»
Не знаю, что же у меня: «Орёл» иль «решка»…
Дети войны
Мы - берёзы на просёлке,
Жарким тронутые палом,
Мы - военные осколки
В груде рваного металла.
Люльки нам война качала
С соской горького причастья.
Таково у нас начало
Человеческого счастья.
И сейчас своё здоровье
Нам поправить - уж едва ли,
Если хлеб, политый кровью,
Немцы пленные съедали!
Годы ждали мы отрады -
Вдосталь молока напиться...
Может, потому и рады
Мы последним поделиться.
Мальчишки-1946
Распевали псалмы старухи
В изнуряемый засухой день.
Со слезами сурово и сухо
Отпевали голодную тень.
Все поля извело бездождевье,
Колос в поле в Заволжье был сух,
И деревня в дырявой одежде
Всю усталость надела на сук.
Те старухи у нас в деревне
Отвечали начальникам так:
«Это русский обычай древний –
Отпевать, если есть Божий знак».
То не божий был знак – военный…
От разрухи и голода крут,
Этот год с рахитичной рожей
Надевал на мальчишек хомут.
Мы в семь лет не боялись бога,
Плуг на пашне могли – вразворот!
Не робели с большого долга,
Достигая отцовских высот.
Тех высот, где в руках всё кипело, -
Будь коса, молоток или цеп.
Но на фронте у смертного дела
Наши папы попали в прицел.
И когда мы с полей приходили
Суп хлебать с лебедой, без муки,
Наши мамы, гордясь, говорили:
«Есть кормильцы у нас – мужики!».
Марьина роща. 1947
Глухая ночь, - трясутся все поджилки.
Иду домой. Сидели дотемна
Мы в коммуналке с другом у бутылки,
И вдруг в затылок - дуло. Вот те на!
Но - слава Богу! Бандюги ошиблись!
Сказали: «Роще-марьинский - как свой!».
Да что - с меня? Пиджак сатин-пошива,
В котором плавал ещё старый Ной?!
Исчезли злыдни. Тараторит сердце.
Точильщик жук в стене у дома стих.
В такую ночь распахнуты все дверцы
Для тех, кто путь до лагеря мостит.
Легенду чтут об атаманше Марье,
Сверкают «финки» в раже воровском.
Ничто - бродягам с капиталом Шмаги*,
Молись, залётный с толстым кошельком!
Пока Цируль, Витюшка и Савоська **
Карманы срезав, морфят до утра,
У морга начинается подвозка, -
Осатанели даже фраера!
Мосторг, сберкассы, - всюду след кровавый,
Под страхом смерти жертва не кричит.
Но только свистнет кто: «Атас, - легавый!», -
И банда растворяется в ночи!
Москва назавтра - снова: дескать, Роща
Взяла в колхозе Сталина*** амбар.
А в ресторанах языки полощут:
«Главарь богаче, чем Али-Баба!».
Сквозь пальцы смотрит новый участковый, -
Зачем с харчей стремиться на погост?
Зато в лихих облавах МУР толковый
Пытается прижать бандитам хвост.
*Герой пьесы Александра Островского.
**Известные воры-карманники той поры.
***Колхоз им. Сталина, примыкавший к Марьиной Роще.
Мы уходим…
Над садовым костром нитки дымные вьются,
За садовым столом собрались все друзья.
Мы сидим и молчим. Листья падают в блюдце.
Молча любят сильнее – всегда без вранья!
Вальс в осеннем саду – листьев, дыма и ветра.
Козин тенором нам в патефоне поёт.
То ли дым… То ль слеза прочищает нам веки,
Намекая, что чей-то наступит черёд…
«Время лечит» не нас. Мы уходим без жестов
Вдалеке от друзей и в ногах городов.
И в саду за столом прибавляется места.
Чарку малую пьём без торжественных слов.
О войне наши песни давно перепеты,
И другие слова наши внуки поют.
Но хотя бы раз в год вспоминают газеты
Нашей ратной работы Победный Салют.
Мы сидим и молчим. Хвойный запах из леса,
И крадётся в низинке прозрачный туман.
Вот упало последнее яблоко с треском, -
У осеннего платья качнуло волан.
У Вечного огня
Вьётся пламя над могилой вечной,
забранной в пок`аянный гранит.
Втуне здесь не произносят речи,
Только память молча говорит.
Пламя
сбоку ветерок толкает, -
Шелестят, срываясь, язычки.
То трепещут души. Улетают,
чтобы т а м сказать: «Меня сочти!».
Миллионы сквозь десятилетья
павших душ, забвение гоня,
рвутся ввысь.
За них всегда в ответе
кто склонён у Вечного Огня.
СССР: «От…» и «До…»
1.-------------
"У горя песню вырвем,
Врагам поставим бронь,
Мы создадим впервые
Стеклянную Гармонь!
И наш порядок - выше!
Керзон, его не тронь!
Пускай везде услышат
Стеклянную Гармонь!
Колокола бросай в огонь,
Капитализм удушим.
Пускай Стеклянная Гармонь
Ласкает наши души!"
Гвозди рвали на кресте, -
Понтии пасутся.
Атеисты во Христе
За свободу бьются.
Но тут война-каналья
Сыграла интермеццо:
Попёрла бело-армия,
И с кровью - интервенция…
Потом над разной заумью
Заполоскался зык!
И у “Сысоя”* замер звук,
Закостенел язык...
Ушкуйники слетелись
На придорожный свист.
Всё им простит, надеялись,
Их Главный Гармонист.
«Даёшь зерно на исполу,
Даёшь и до последнего!»
Гармонь играет истово:
Патрон - калибра среднего!
А крестьяне толпой -
к Сенечке-учителю:
«Напиши, дорогой,
нашему мучителю!
Что-то, знать, не ладно,
если - не впродых:
На обед – дур`анда *,
и на ужин - жмых..
Чай, в Кремле-то едят
пироги-ватрушки,
А у нас вдругоряд
крошки нет в избушке!».
Но горланит их комбед,
Отвергая постный стол:
«Доживём до сотни лет
Мы с партийным п`освистом!
Мы не знаем, что хотим,
Как нам управлять конём,
Зги не видно с копоти,
Но за это мы умрём!»
2.-----------
Гармошку рвут из рук:
«Даёшь стеклянный звук!»
И ветерком захолод`ило спину.
Опять поздоровел
Идейный беспредел, -
Опять нашёл златую середину…
Но режет тьму кинжал свечи, –
В молитвах губы горячи...
Ребёнок - в плач, пустую ложку лижет...
И от Кронштадта до Куры
Крестьянин ждёт своей поры -
Он ищет доли, что к Тамбову ближе.
Расположились: там - ткачи,
А здесь - крестьяне.
Горячи!
Тот стреляет в омского,
Этот - бах в тамбовского!
А позёмка метёт,
Катит шарики.
И очками - об лёд
Тот, плюгавенький,
Что кричал: “У холуя,
Наверно, денег… много!”
Не сробели, но устали.
Только сели отдохнуть, —
Пуля-дура прилетает
И находит чью-то грудь...
В городах и деревнях
Люди мрут как мухи:
Эти падают в боях,
А те - с голодухи.
3. ---------
Попритихни, народ,
Кончим с полумерами!
Мышка в поле шорохнёт -
Трое с револьверами!
И спотыкались ноги,
И косо била плеть.
«На правильной
дороге
Направо
не смотреть!»
Шлёт в райком
НКВД
грозную бумагу:
“Обеспечьте 200 лиц
главному ГУЛАГу!”
Ладен кожаный покрой,
Рубит крупорушка!
«Со святыми упокой! —
Шепчет мать-старушка. -
«Где ты, Сеня-Сенечка? -
Мать письмишка ждёт, -
Не осталось семечка
Тебе на развод!
Помнишь, Сень, в избе-то лекцию?
В люди вышли, кто донёс.
Тут Стеклянная инфекция
Всех изводит, как понос!»
4.----------
Скрипели петли
И ржали жатки -
Надсадно пели
На жатве жаркой.
Ткачи включали
Качалки страха:
Станок сломался, -
Мокра рубаха!
Соседи с риском
Играли в прятки:
Тот первым свистнул -
Аккорд “трёхрядки”.
Но первый тоже
Не смог укрыться...
Архивы множат:
Всё лица, лица...
А контра
в костёр
подбрасывала
поленья:
Валила на Маркса,
кричала: «Ленин!».
Страну сшивали, – рвались нитки.
Везде кишели недобитки!
И бывали драчки
в промежутках спячки.
Втихомолку тошно
выпить мужику.
Всех бойчее – Лушка
с горькою частушкой,
Режет правду-матку:
- Куда хуже, кум?
“Мне милёнок изменил,
Я, где надо, стукнула,-
За решетку угодил,
Я ему аукнула!
Эх, раз, ещё раз,
Варёные раки.
Приходите в гости к нам,
Мы живем в бараке!”.
Но пока в частушках рот разиня
Жили Лушки,
ТЕ имели бронь,
У кого была на лимузине
громкая Стеклянная Гармонь.
...Едал гнилой картошки
из бабушкиной плошки,
Стеклянную и я
пил чашу бытия.
Как и все, не клял я,
что народ мой чтит,
И не знал: Стеклянная
скоро замолчит!
5.-----------
Читатель «левый» восстаёт:
«В поэме нет патриотизма!»
И год 17-й встаёт
Как очистительная клизма!
Пока Стеклянная Гармонь
вдали играла,
Народ
у 5-летки был в зубах,
Где возводил заводы на плечах,
Роняя пот,
от Украины до Урала.
Индустриальный рокот
Достиг ушей Европы:
Страна Советов сходу вырвалась вперёд!
На Западе в печали
Советских обличали:
«Социализм по мiру вместе с Марксом бьёт!
Но вот ответ – на маленьком уроке,
Чтоб снова воду в ступе не толочь:
Когда восходит солнце на Востоке,
На Западе
вовсю вступает ночь.
Пока семь тысяч предприятий возводили,
То постигали тут и знаний изобилье.
Себя тащили до высот.
И вот:
Мартеновец, пробив леток,
Читает вдохновенно Блока –
«О, я хочу безумно жить:
Всё сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить!» -
А сталь в лотке искрится сбоку
Как образ вдохновенных строк.
По миру русский дух витал,
Стране в защиту тёк металл…
6.-----------
«Сталин!».
«Победа!» -
Ты в память забей!
Прошла по сердцам борона,
Где целиком
поколенья людей
Сожгла в своей топке
война.
И мужики с обугленной культёй,
Но больше всё же – бабы, бабы, бабы,
Подняли города, смели ухабы
Лишь за пять лет, предписанных войной.
Как банально звучит социальный гормон:
Рванула страна
от лаптя до космоса.
Но сыграла стекляшками где-то Гармонь,
И кремлёвцы
свалили Союз просто так.
7.---------
В Союзе все мы жили
Как зять у милой тёщи.
Теперь же самый жирный
Сожрёт того, кто тощий.
Обцеретелели Москву
И обчубасили Россию,
Прикрыв народную тоску
Меркель-бараковским "спасибо!".
Хотя вершители страны
Соскрёбывают грех в Афоне,
Взрастают зёрна сатаны
На звёздно-полосатом фоне.
Заводы в доблестной огранке
Рабочих рук всегда просили.
Аптеки, магазины, банки –
Знамёна нынешней России…
Да! И сверкнул огонь
осколков Символической.
Но... клеят, всяк свою, Гармонь
пятнадцать новых личностей!
Эй, вы! Те, что совсем замозолили
Ступу власти, как Баба-Яга.
Позовите вы к нам из Монголии
Ну, того, м-м… Алтанхуяга.***
Эпилог
Мне
скулы сводит
в российском капитализме,
Где пьёт соки земли
«патриотов банда»,
Где призрака Маркса
с известной харизмой
Ожидает давно
левых зёрен рассада!
* Дур`анда – в среднем Поволжье – чёрный спрессованный жмых льняных семян.
*Сысой" - самый большой колокол.
***Норовын Алтанхуяг – бывший премьер-министр Монголии
2019 г.
© Copyright Маленёв Павел
Размещено30 июня 2024 14:00