Стихи. Пожалуй, это лучший способ тонко передать каждую грань чувства, хранящегося в душе. Способ передать это красиво и даже несколько мелодично. Стихи рождаются где-то внутри: когда ты пишешь - слова то дело витают вокруг тебя и постепенно собираются в единую причудливую цепочку.
ПрозаДобавить стих
Проза
Детя любви, творение природы
ДЕТЯ ЛЮБВИ, ТВОРЕНИЕ ПРИРОДЫ
СВОБОДЫ ГОРДОЕ СОЗДАНЬЕ.
ВСЮ НОЧЬ ТЫ БРОДИШЬ, ДО ВОСХОДА
ТЕБЕ НЕВЕДОМЫ ЗАКОНЫ МИРОЗДАНЬЯ
ИДЁШЬ КУДА ЗАХОЧЕШЬ И КОГДА ЗАХОЧЕШЬ,
НИ С КЕМ НЕ СВЯЗЫВАЕШЬ УЗЫ.
О ТОМ, ЧТО БУДЕТ ЗАВТРА - НЕ ХЛОПОЧЕШЬ.
ЧТО ДО СЕГОДНЯ - НЕТ У ТЕБЯ ОБУЗЫ.
ТЫ КАК ЗВЕЗДА, ЧТО В НЕБЕ СВЕТИТ ЯРКО
ВОТ ТОЧНО ТАК ЖЕ, НЕДОСТУПНА И СВЕТЛА
А ЕСЛИ ВЗГЛЯДОМ ОДАРИШЬ - ТО СРАЗУ ЖАРКО...
И ГОЛОСОМ СВОИМ ВЕСЬ МИР ОБВОЛОКЛА.
© Митрошина Татьяна26 марта 2024 18:01Проза
Седьмое доказательство Виктора Печорина
Сразу заявлю, что одноименную книгу Виктора Печорина не читал и не собираюсь, но его три видео просмотрел. В своих видео Виктор Печорин приводит пять доказательств существования бога Фомы Аквинского. Шестое доказательство, основанное на априорной морали, данное Иммануилом Кантом, Виктор Печорин, в силу своего невежества, думает, что опровергает. Поэтому он приводит своё седьмое доказательство.
Оно активно использует понятие отрицательной энергии. Печорин считает, что поскольку электрические заряды бывают положительные и отрицательные, то и энергия может быть положительной и отрицательной. Он считает это очевидным, и этот вопрос можно обойти молчанием. В какой школе учился Печорин? Энергия, в традиционном ее понимании не бывает отрицательной. Пять доказательств Фомы Аквинского, как и седьмое Печорина разбиваются моделью пульсирующей вселенной.
Александр Черняев. 01.01.2024.
© Черняев Александр2 января 2024 02:56Проза
Анатолий Чертенков "Я родом из России". ГЛАВА 10. "НЕЛЬЗЯ УМИРАТЬ В ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ".
ПОВЕСТЬ
Нас ненависть в плен захватила сейчас, Но не злоба нас будет из плена вести… В. Высоцкий, «Песня о ненависти» Профессиональный канатоходец Виктор Львович Оболенский из всех явлений природы больше всего любил грозу. При первых признаках её появления садился у рас¬крытого окна на свой любимый, пережив¬ший не одно поколение венский стул, снимал тёмные очки и замирал в ожидании дождя. Виктор Львович был слеп от рождения. Надю в такие минуты мучила ревность. Чтобы прогнать её, она забиралась на диван, подгибала под себя ноги и любовалась мужем. Оболенский был высок, статен, красив, обладал недюжинным умом и невероятной силой воли. В десять лет Виктор Львович, тогда еще просто Витька, впервые прошёл по канату. Тридцатидвухмиллиметровый стальной трос был натянут на уровне Витькиной груди между двумя могучими соснами. Двенадцать с половиной метров нужно было преодолеть мальчику, чтобы стать мужчиной, но Витька тогда ещё не знал этого. Он просто поднялся на сооруженную заботливыми отцовскими руками площадку и сделал первый шаг. Девчонки завизжали, пацаны притихли, взрослые стали отговаривать. «Я пятками вижу», – сказал будущий канатоходец. Это была его первая в жизни победа. Вопреки расхожему мнению, что каскадёры долго не живут, отец Виктора – легендарный Лев Владимирович Оболенский прожил долгую и красивую жизнь. Единственное, что ему долго не удавалось, так это создать семью. «Работа у меня такая», - обманывал он себя, прыгая в неизвестность с крыши многоэтажного дома или направляя в про¬пасть пылающий автомобиль. Женщины ему не верили, однако иллюзий не строили. Так было всегда. С Катей, двоюродной сестрой режиссёра фильма, в съёмках которого каскадёр принимал участие, Лев Владимирович познакомился на собственном пятидесятилетии. Несмотря на разницу в возрасте, Катя была моложе на двенадцать лет, они сразу почувствовали, что созданы друг для друга. И была свадьба!.. Через месяц Катя поняла, что беременна, и поделилась своим открытием с мужем. Это была первая настоящая радость в семье Оболенских. Разве могли они знать, что судьбе будет угодно, чтобы даты рожде¬ния сына и смерти матери совпали с точностью до минуты. Кати не стало. А появившийся на свет мальчик был обречён никогда не видеть его. Он родился слепым. Вот тут-то и потребовалось от каскадёра всё его мужество. Оболенский выстоял, заставил себя не пасть духом, воспитал сына и научил его всему, чем владел и что умел сам. Старый каскадёр умер в восьмидесятилетнем возрасте, успев женить сына и понянчить внучку, чудную белокурую девчушку Алёнку. Сверкнула молния, и вслед за раскатом грома на землю обрушился ливень. Крупные капли, ударяясь об асфальт, объединялись между собой, превращаясь в ручейки и лужи. Всего этого Виктор Львович не ви¬дел. Он вдыхал пряный, пропитанный грозой июньский воздух. Глаза его были широко открыты, челюсти сжаты, на лбу образовались морщины.
Вновь ударила молния. Виктор Львович почувствовал её обжигающее дыхание. «Как прекрасен свет!» – пронеслось в подсознании, и тут он увидел звёзды. Это было невероятно. «Звёзд в грозу не бывает», – машинально подумал Оболенский и закрыл глаза. Звёзды пропали. Сделав над собой усилие, он приподнял веки и снова увидел звёзды. – Надя! – позвал он, – Надюша! – Что случилось, Витя? – женщина по¬дошла к мужу и обняла его за плечи. – Я вижу звёзды, Надя! – Этого не может быть! – Но я вижу. О Боже! – Виктор Львович схватился за голову. Прямо перед собой он увидел Алёнку, которая ровно год назад вышла из дома и не вернулась. С какой звезды спустилась девушка, он не заметил, да и со звезды ли... Её силуэт появился неожиданно и с каждой секундой становился отчётливей, при¬обретая объём и форму. Наконец Алёнка опустилась так низко, что казалось, протяни руку - и дотронешься до её лёгкого, почти невесомого платья. – Алёнка?! – прошептал Виктор Львович. – Да! Это я, папа! Я пришла попрощаться. – Где ты, Алёнка? – Меня убили. Ровно год назад. Отомсти за меня, папа! Нельзя умирать в восемнадцать лет... Видение исчезло. «Я только что видел дочку, Надя, – сказал Виктор Львович, повернув к жене голову. – Нашу Алёнку!» И тут до него стало доходить: он видит. Будто из тумана, к нему выплывала комната, точно такая, какой он её и представлял. – Я вижу, Надя! Виктор Львович за¬метался по квартире. – Вот кровать, она заправлена шёлковым покрывалом. На нём изображены четыре белых лебедя, а вот здесь, – Виктор Львович ударил ладонью по покрывалу, – а вот здесь заштопано тёмно-синими нитками. – Да, голубых у меня тогда под рукой не оказалось, – как в бреду отозвалась Надя. – Вот телевизор, на правой стенке царапина. На телевизоре – ваза. – Вообще-то, да. – В вазе цветы, по-моему, каллы, белые такие. – Нет! Цветов нет. – Как же нет? Я же их вижу, – Виктор Львович взял вазу в руки. – В самом деле – нет. Но что это такое? Я держу вазу в руках, но вижу, что она продолжает находиться на телевизоре, и в ней эти проклятые цветы!.. – Успокойся, милый! Ты просто переутомился. После исчезновения Алёнки я не держу в доме цветов. – Да, я знаю, прости! Ты хочешь сказать... – Виктор Львович сам испугался своих мыслей. – Может, коньяку, Витя? – спросила Надя. Оболенский обернулся к жене и вдруг неожиданно засмеялся. – Знаешь, Наденька, я сейчас вспомнил сказку про шапку-невидимку. – При чём тут шапка? – Надя не на шутку испугалась. – Невидимка, – повторил Виктор Львович. – Понимаешь, у меня такое ощущение, что на нас с тобой надето по такой шапке. Чушь, конечно! Но дело в том, что я вижу нашу комнату, вижу кровать, телевизор, вижу вазу с несуществующими цветами, различаю цвета и понимаю буквы, но я не вижу ни тебя, ни себя. Странно, ты не находишь? Ладно, принеси выпить, только водки. Надя сходила на кухню, принесла бутылку, стопку, бутерброд. Он молча вы¬пил. – Так, – медленно произнёс Виктор Львович, – у нас есть в доме отрывной календарь? – Есть, я же тебе говорила. Он у нас всегда был, и у мамы моей был. – Знаю, потому и спрашиваю, надеюсь, ты листки с него регулярно отрываешь? – Конечно. А почему ты спрашиваешь? – Пойдём, – Оболенский уверенно на¬правился к коридору. Включил свет. – Вот он. Я вижу его. И лампочку вижу, и выключатель, а теперь попробую прочитать, что на нём написано, а ты проверяй. 25 июня, правильно? – Да. – Вторник? – Нет, среда. – Я так и думал. А год какой? – 1997-й. – А я читаю – 1996-й. Ты понимаешь, в чём дело? – Нет. – Попробую объяснить, если, конечно, я не рехнулся. Кстати, сколько сейчас времени? – Ровно шесть вечера. – Хорошо! У нас в запасе 15 минут, ты только не волнуйся, – Виктор Львович обнял жену, она прижалась к нему и заплакала. – То, что ты сейчас услышишь, Надя, похоже на бред, но поверь, я в здравом уме. Ты мне веришь? – А когда я в тебе сомневалась?! – Вот и умница. Я не знаю, как объяснить это явление, но дело в том, что я действительно вижу, но не сегодняшний день, а то, что происходило ровно год назад. С тобой, со мной, с Алёнкой. Надя опять заплакала. – Ну вот, а говоришь, что веришь мне. Прекрати плакать, у нас не так много времени. Если то, о чём я думаю, имеет место, то ровно через десять минут должна появиться Алёнка. Я это помню точно. Она обещала прийти ровно в шесть, а пришла пятнадцать минут седьмого. Я ей сказал, что пунктуальность красит человека, а не наоборот, а она поцеловала меня в щёку. Вот сюда. – Глаза канатоходца увлажнились, но он быстро взял себя в руки. – А сейчас, Надя, пойдём на кухню и встанем у окна. Только прошу, стой тихо и во всём меня слушайся. Сама-то ты ничего не увидишь, но я буду обо всём подробно рассказывать. Кстати, приготовь права и ключи от машины, возможно, они понадобятся. – А если не понадобятся? – Тогда я признаюсь, что действительно переутомился, и пойду спать. Но нет! Я, кажется, прав. – Что случилось? – Ничего. Просто я увидел самого себя. Сижу за столом и точу нож. Знаешь, а я ведь раньше себя никогда не видел, даже в зеркале. А вот и ты, возишься с блинами. Слушай, а ты у меня настоящая красавица! «Да, год назад у меня ещё не было седых волос», – подумала Надя, а вслух сказала: – Я рада, что тебе понравилась. – А вот и Алёнка! Улыбается как ни в чём не бывало, чмокает меня в щёку, под¬ходит к тебе, берёт из тарелки блин, ты де¬лаешь вид, что сердишься. – Боже мой! – побледнев, воскликнула Надя. – А ведь я действительно тогда шлёпнула её по рукам, значит... – Вот, – перебивает Виктор Львович, – она с блином во рту пытается сделать реверанс, потом моет руки, и мы садимся пить чай. Разговора не слышно, всё происходит как в немом кино. Комментировать дальше не имело смысла. Оба они до малейшей детали помнили последний проведённый с дочерью вечер. Надя прижалась к груди мужа и заплакала. Казалось, ещё чуть-чуть, и она не выдержит, сорвётся в истерику. – Прекрати реветь! – сурово сказал Виктор Львович. – Иначе мы никогда не узнаем, что случилось с Алёнкой. Иди заводи машину и жди меня, она уже прощается с нами. Путь оказался недолгим. Алёнка торопилась: шла быстрым шагом, почти бежала. Через два квартала свернула и направилась в сторону парка. Возле входа остановилась, села на близстоящую скамейку и открыла сумочку. – А я и не знал, что она курит, – вполголоса сказал Виктор Львович. – А я знала, – так же тихо сказала Надя. – Тебе не говорила, не хотела расстраивать. – Только теперь она окончательно поняла: то, что с ними сейчас происходит, не является бредом, плодом больного воображения… Лицо её посуровело, слёзы высохли. – Подъехала «скорая», точнее, машина реанимации, «3708», буквы не разобрать, залеплены грязью, – прервал молчание Оболенский. – Так это же Лёшкина машина, он ещё говорил, что у него водителя сократили, так он теперь и жнец, и кузнец, и на трубе игрец – водитель и врач в одном лице, – поразилась Надя. – Боюсь, что ты права. А вот и он сам! Выходит из машины. Точно, Бедров. Алёнка много раз описывала его внешность, так что я не могу его не узнать. Они обнимаются, Алёнка целует его в губы. О Боже! Что он делает? У него в руке шприц. Мерзавец! Он ставит ей укол прямо через платье. У Алёнки от удивления расрасширяются зрачки, она падает ему на руки. Он несёт её к машине, открывается задняя дверца… А это ещё кто такой? Маленького роста, пухленький, как колобок, на правой щеке родинка... – Лысый, и нос пуговкой? – Да. А ты откуда знаешь? – Так это же Оливьер Владленович! – Оливьер Владленович? – переспросил Виктор Львович. – Ну да. Солнцев, главный врач нашей больницы, крупнейший по бо¬болезням сердца. Ой, Витенька! Мне страшно. Я с ним в одной школе училась, только он тремя классами старше. Он тогда еще Семёновым был, а Солнцевым он потом стал, когда его в толстых журналах печатать стали. Началось с придуманного им самим псевдонима, а закончилось изменением в паспорте. Он тогда как раз за мной ухаживать пытался, замуж звал. Только он мне всегда противен был, скользкий такой, вы¬высокомерный... а потом я тебя повстречала. – Да, дела... – задумчиво произнёс Виктор Львович. – Земля и в самом деле круглая!.. Но мы, кажется, отвлеклись, а они между тем отъезжают. Надя, давай заводи мотор, следуем за ними. Едем пока прямо. «Скорая» кружила по городу. Несколько раз останавливалась. Бедров оставлял машину и с чемоданчиком входил в подъезды домов. Два раза Виктор Львович следовал за ним, потом, сплюнув, сказал: – Подлец! Делает себе алиби. Работает строго по командам диспетчера скорой помощи, все адреса сходятся, потому он и не вызвал ни у кого подозрения. – Но что там Солнцев делает с Алёнкой? – спрашивает Надя. – Если бы знать. – Оболенский призадумался. – Ровно в 24 часа Бедров передаст машину сменщику, осталось не так много времени... Точно подслушав его слова, Бедров включил зажигание, и «скорая», вы¬ехав за город, свернула на лесную дорогу. Проехав с полкилометра, остановилась. Бедров с Солнцевым вышли из машины и стали копать яму. «Роют могилу», – догадался Виктор Львович, а вслух сказал: – Крепись, мать! Сейчас будут закапывать нашу дочь. Сказать-то сказал, а сам сорвался. Выскочил из машины и заметался по поляне, словно раненый зверь, безуспешно рассекая кулаками воздух. И видел лес, как упал этот сильный человек на траву, как царапал и грыз ни в чём не повинную землю. И слышал лес, нет, не крик, а вопль: то душа человечья жаждала мщения! Подошла Надя и совсем тихо спросила: – Они здесь её закопали? Значит, теперь мы знаем, где могилка нашей доченьки. – Принеси из машины лопату, – вместо ответа сказал Оболенский. – Ты хочешь... – Неси быстрее, я сказал! Надя при¬несла инструмент. «Ну, вот», – сказал он, окопав могилку со всех сторон. – Я больше ничего не вижу… И наступил новый день. Бедров припарковал новенькую, ещё пахнущую заводской краской «девятку» и вышел из машины. С трепетом погладил ка¬пот автомобиля, поправил галстук и вошёл в подъезд. Одет он был в модный свободного покроя пиджак, джинсы, на ногах лакированные ботинки. Открыв двери своей однокомнатной квартиры и включив свет в прихожей, молодой человек первым делом подошёл к зеркалу. Осмотрев себя с ног до головы, остался доволен и, сладко потягиваясь, сказал вслух: – Что бы там ни говорили, а жизнь прекрасна! – Безусловно, – услышал он мужской голос, – но для тебя это уже пройдённый этап. Щёлкнул выключатель, и комната озарилась ярким светом. Мурашки пробе¬жали по спине Алексея. Посредине комнаты за письменным столом, который ещё ут¬ром стоял у окна, он увидел мощный торс Оболенского. На самом столе, впереди торса, удобно расположились огромные кулаки в чёрных перчатках, между ними на месте телефона с автоматическим определителем номера находился ручной пулемёт, единственный глаз которого смотрел холодно и равнодушно. Бедров машинально сделал шаг назад. – Стоять, мразь! – услышал он женский голос, принадлежащий Надежде Алексеевне Оболенской – жене Виктора Львовича. – Стоять, мразь, я сказала! – повторила она, направляя на Алексея автомат Калашникова. – Что вам надо? Я буду жаловаться! – пролепетал хозяин дома. – Жаловаться?! Некому, голубчик, да и поздно! – сказал Оболенский, вставая из-за стола. Точный удар в солнечное сплетение помог Бедрову оценить произнесённые слова и принять соответствующую позу. – Обойдёмся без поклонов, – съязвил Виктор Львович, лёгким ударом под подбородок возвращая Алексея в вертикальное положение. Тем временем Надя откупорила водочную бутылку и ткнула горлышком в ровный ряд белых зубов, которыми так гордился несостоявшийся жених её дочери. – Пей, иуда! Разговор у нас будет долгим. Превозмогая боль, Бедров глотал вод¬ку до тех пор, пока она не попросилась обратно. Надя брезгливо отдёрнула руку и плюнула ему в лицо: – Вот тебе на закуску! А теперь раздевайся, – приказала она и по слогам добавила: – До-го-ла. Бутылка упала на лакированные ботинки, рыгнула на них и, удовлетворённая, с чувством выполненного долга, покатилась по па¬ласу. У Бедрова дрожали руки, молния на штанах не слушалась, не хотела расстёгиваться. – Может, помочь? – спросила Надя. – Только смотри, я ненароком могу оставить тебя без мужских достоинств, впрочем, они тебе всё равно больше не пригодятся. – Вы меня убьёте? – промямлил несчастный. – Тут ты не прав! – философски заметил Виктор Львович. – Убивают врагов, а преступников казнят. – За что?! Что я вам сделал? – завопил приговорённый. Совершенно голый, с посиневшими ногами и размазанными по щекам соплями, он стоял перед своими судьями, причитал и дрожал, не то от холода, не то от страха. – А теперь вспомни 25 июня 1996 го¬да, – Виктор Львович старался говорить спокойно, отчётливо выговаривая каждое слово. – Я... Я не убивал Алёнку, – выдавил из себя Бедров, не замечая, что проговорился. А когда понял, было уже поздно. Раньше его никогда не били, тем более так долго и так больно. Баловень судьбы, он всегда унижал других, никогда не задумываясь над тем, плохо, хорошо ли поступает. Для этого он слишком любил себя. Сейчас же пришёл его черёд получать удары, и это справедливо. А раз справедливо - значит правильно! «Дурак ты, Бедров», – сказал Виктор Львович, когда первый раунд экзекуции подошёл к концу. И, выдержав паузу, добавил: – Оливьер Владленович умнее тебя. Ему наши аргументы, – Оболенский постучал костяшками пальцев по пулемёту, – показались достаточно убедительными, чтобы рассказать правду. Он сразу признался, что ты уговорил его сделать аборт беременной от тебя женщине, за деньги, разумеется, но так, чтобы она об этом не знала. Он согла¬сился, вы обговорили детали, разработали план. Операция прошла успешно, но тебя это не устраивало. Ты остановил машину в лесу, прошёл в салон, наклонился над женщиной и ножом нанес ей удар в сердце. – Но! – взмолился Алексей. – Никаких «но», – перебил Виктор Львович. – Вина твоя доказана, приговор объявлен. Надя, приступай к исполнению. Бедров встал на колени: – Но я не убивал Алёнку, клянусь вам! Она не была беременной, мы с ней только целовались, – скороговоркой выпалил он. Надя носком туфли ударила его в грудь. Бедров опрокинулся на спину и тотчас почувствовал, как холодный ствол автомата упёрся ему в горло. И тут он увидел муху. Бедняжка угодила в паутину, запуталась в ней, безуспешно пытаясь вырваться, а невероятно больших размеров паук, в предвкушении вкусного обеда, злорадно ухмылялся. Бедрову показалось, что насекомое насмехается над ним, и ему стало по-настоящему страшно. – Никаких «но», – повторил Оболенский, – впрочем, мы готовы выслушать твою версию, у тебя есть полминуты. – Это всё Солнцев! Оливьер Владленович. Он заставил меня, он... Он страшный человек, у него была больная, её привел какой-то грузин, клянусь, я не знаю его имени. Но больную звали Ниной. У неё был неизлечимый порок сердца. Короче, Оливьер Владленович решил сделать ей пересадку и.… и использовал вашу дочь в качестве донора, я не мог отказать ему, не убивайте меня! Он обещал мне деньги на машину, хотите - заберите её! Только не убивайте! Надя нажала на курок, однако выстрела не последовало. Она отбросила автомат, рухнула на пол и в бессильной ярости замолотила кулаками по мокрому от пота телу Бедрова. Не выдержал и Виктор Львович, впервые в жизни он, потеряв ориентацию, упал, уронив стол и находившийся на нём ручной пулемёт. Однако руки его непостижимым образом отыскали шею Бедрова... Смерть заглянула в глаза подонку, опорожнила ему мочевой пузырь и вырвала из горла нечто хриплое, непереводимое, страшное… Эта естественная реакция обреченного организма вернула Оболенских в осознанную действительность. – Принеси бумагу и ручку, они должны быть в твоей сумочке, – попросил Виктор Львович жену. Надя поднялась на ноги, машинально поправила юбку, убрала со лба прядь волос и осмотрелась. Заметив опрокинутый стол, поставила его на место, ногой отодвинула пулемёт и подняла брошенный автомат. «А если Бедров догадался, что оружие ненастоящее, – подумала она, но тут же осекла себя: – Впрочем, теперь уже всё равно. Всё, что требовалось, мерзавец выложил, а против Вити у него кишка тонка». Надя бросила взгляд на мужа, открыла сумочку и достала требуемое. – Теперь пиши! – сказал Виктор Львович, усаживая Бедрова. – Да не сучи ногами, раньше бояться надо было. Надя, принеси ему водки... «Супругам Оболенским…» – спустя некоторое время читала Надя, с трудом разбираясь в каракулях Бедрова. «Уважаемые Виктор Львович и Надежда Алексеевна, с прискорбием сообщаю вам, что труп вашей дочери находится в лесу, схема прилагается». Ниже следовал чертёж и подпись: «Доброжелатель». – Это чтобы не было лишних вопросов, надо же дочку похоронить по-христиански, – пояснил Виктор Львович. Надежда Алексеевна приступила к чтению другого письма: «Начальнику милиции...» Оболенский не слушал. Набросив на шею Бедрова верёвочную петлю (мало ли что тому может прийти в голову), он намотал другой конец верёвки себе на руку и погрузился в воспоминания. Память возвращала его в разные периоды жизни. Он смотрел на себя как бы со стороны, анализировал и не находил ничего такого, за что Господь должен был так сурово его наказать, лишив единственной дочери. – Можно, я ещё выпью? – дрожащий голос Бедрова вернул Оболенского в действительность. – Пей, – разрешил Виктор Львович. – Водка твоя… «А теперь в ванную», – сказал Оболенский, когда чтение подошло к концу. – Зачем в ванную? Что вы хотите? – заегозил Бедров. – А что делают в ванной? – усмехнулась Надя. – Естественно, мыться, зря, что ли, раздевался. – Не бойся! Потом оденешься, и поедем к Солнцеву, – успокоил Виктор Львович и, обращаясь к жене, добавил: – Наденька, приготовь ванну, молодой человек волнуется. Ничто так не способствует восстановлению жизнедеятельности организма, как водные процедуры. Алексей вымыл шампунем голову, соскрёб с лица запёкшуюся кровь, помассировал мышцы. «Может, пронесёт, – промелькнула мысль. – Может, не посмеют...» Но его надеждам не суждено было сбыться. «Сейчас ты умрёшь, – сказал Оболенский. – Надеюсь, на том свете тебя встретит моя дочь и плюнет в твою поганую физиономию.» – Но вы же обещали, вы… – Я подонкам никогда ничего не обещаю. Прощай! – перебил Виктор Львович, при этом рука его сделала молниеносное движение. Бедров запнулся на полуслове, глаза его закатились, и он медленно стал погружаться в воду. – Ну вот! – сказал канатоходец. – Од¬ной мразью на земле стало меньше. Давай, Надюша, наводи порядок. Здесь я тебе не помощник, не забудь только протереть всё, к чему мы с тобой прикасались. Дождавшись сумерек, супруги вышли из подъезда. Виктор Львович нёс в руках большую сумку, в которую было аккуратно уложено бутафорское оружие. Надя держа¬ла мужа под руку. Они спустились по ступенькам и прошли мимо притаившегося за деревом человека, не обратив на него внимания. Этим человеком был Оливьер Владленович Солнцев. Час назад он должен был встретиться с Бедровым в своём кабинете: намечалось важное мероприятие, но тот на встречу не явился, не подавал признаков жизни и телефон. Почувствовав неладное, Солнцев подъехал к дому Бедрова и ещё издали за¬метил свет в окнах его квартиры. «Что всё это может значить?» – подумал он, на всякий случай прячась за деревом. Ждать пришлось недолго. Свет в квартире погас, и Оливьер Владленович услышал шаги. Кто-то спускался по лестнице. Открылась входная дверь и тут же закрылась. Мимо озадаченного доктора прошли двое, у одного в руках большая сумка. «Неужели воры?!» – подумал Солнцев, но тут же прикусил язык. Он узнал Оболенских. Оливьер Владленович на минуту задумался, затем решительно вошёл в подъезд, поднялся на третий этаж, открыл сво¬им ключом квартиру Бедрова и, включив карманный фонарик, стал обследовать её. Полностью удовлетворив любопытство и сделав однозначный вывод, он многозначительно хмыкнул, после чего осторожно, стараясь не наследить, покинул квартиру. «Если хочешь добиться успехов в жизни», – говорил Оболенский-старший маленькому Вите, – приучи себя к самодисциплине. Недисциплинированность – привилегия слабых, а слабость – привилегия трусов. – А трусость? – спросил будущий канатоходец. – Трусость?! – Лев Владимирович задумался, однако быстро нашёл ответ: – Трусость, – чеканя каждое слово, сказал он, – придумали недисциплинированные люди, чтобы оправдать свою слабость. Прошло много лет. Маленькая берёзка на могиле каскадёра превратилась в громадное дерево, мальчики обзавелись детьми, юноши – внуками, но не стёрлись в памяти Виктора Львовича отцовские слова. Бессильно время перед мудростью. Оболенский заставил себя проснуться в шесть утра. Сделал зарядку, вылил на голову ведро холодной воды, обтёрся махровым полотенцем и, облачившись в спортивный костюм, вышел на прогулку, целиком доверяя себя интуиции и белой трости, которую он вполне серьёзно называл штурманом. Дружок, как всегда, ждал у подъезда. Увидев Виктора Львовича, он радостно бросился к нему, задрав морду, и уткнулся влажным носом в ворсистую ткань. – Прости, Дружок! – вместо приветствия сказал Оболенский. – Я забыл тебе сахарку принести. Дружок отчаянно залаял, как бы говоря: «Ну, что ты! Какие мелочи. Мы же друзья!» Они действительно были друзьями: слепой канатоходец и дворовый пёс по кличке Дружок, неизвестной породы, лохматый, с отвисшими ушами, но непомерно свободолюбивый. Виктор Львович неоднократно приглашал его к себе домой. Пёс приходил, как должное принимал угощения, затем ложился на коврик, вытянув лапы, и засыпал, чтобы, отдохнув, умчаться на волю, в свой, только ему ведомый собачий мир. Сегодня они гуляли молча. Виктор Львович часто останавливался, пёс терпеливо ждал, не проявляя ни малейших признаков недовольства. Неожиданно Дружок насторожился. Что-то подозрительное показалось ему в кустах. Он громко тявкнул, но вдруг резко развернулся, оторвался от земли и сбил Оболенского с ног. Виктор Львович ударил¬ся головой об асфальт, но всё же, теряя со¬знание, успел услышать выстрел. У верного пса хватило сил доползти до человека, который называл его другом, положить лапы на грудь и последний раз лизнуть в подбородок. Когда раздался телефонный звонок, Надя заваривала чай. «Кто бы это мог быть? – подумала она, – В такую рань». Не спеша подо¬шла к аппарату, сняла трубку: – Да, я слушаю. – Надежда Алексеевна, – ответил приятный баритон. – Извините за беспокойство, меня зовут Игорем. Я хочу передать вам привет от Алёнки. Да, ваша дочь жива! – Что? – только и смогла сказать несчастная мать. Ноги её предательски согнулись в коленях, она опустилась на пол. Не родилась ещё на Земле мать, сердце которой поверило бы в смерть собственного ребёнка. Даже своей рукой закрыв ему глаза, она продолжает думать, что это только сон. Плохой, страшный, но сон... а сама вздрагивает от малейшего стука в окно, звонка в дверь, штопает старые носки, гладит рубашки... Надежда Алексеевна не видела свою дочь неживой (слово «мёртвая» она запретила себе говорить). В ту страшную ночь, опасаясь за душевное состояние жены, Виктор Львович не позволил ей взять¬ся за лопату. А последующие сутки – разве они были легче? – Где она? Что с ней? Что?! – уже не спрашивала, а крича¬ла Надя. – Ваша дочь жива! Вы можете сами в этом убедиться. Год назад я ехал на машине. Был немного не в себе и сбил девушку. Не думай¬те, я не бросил её. Девушка была жива. Я отвёз её к себе домой. Если честно, то я был чуть выпивший, поэтому не сообщил в милицию, а «скорая» была без надобности – я сам врач. К тому же девушка быстро пришла в себя. Но она потеряла память, вы ведь знаете, такое случается. А вот сегодня... А вот сегодня она всё вспомнила, и я узнал, что она ваша дочь, и что она любит вас, и что зовут её Алёнкой, а до сегодняшнего дня я её называл Верой. – Парень говорил скороговоркой, словно боялся, что его пере¬бьют, не дадут высказаться. – Почему же тогда она не позвонила сама? Не приехала? – спросила Надя. – Дело в том... Ну, словом... Ну... Ну, вы сегодня стали бабушкой! У вас великолепный внук. Три пятьсот! – Что три пятьсот? – не сразу поняла Надя. – Внук, говорю, у вас родился, весит три килограмма пятьсот граммов. А Вера, то есть Алёнка – моя жена. Понимаете? Я так рад, так рад! Во время родов она всё и вспомнила. Какое счастье! Спускайтесь, я на машине и жду вас у подъезда. Не удив¬ляйтесь, я звоню по мобильному телефону, только побыстрее, пожалуйста, а то мне ещё на работу надо. Надя выглянула в окно. У подъезда действительно стояла машина темно-синего цвета, в марках Надя не разбиралась. Рядом с машиной молодой человек приятной наружности приветливо махал телефонной трубкой. Надя больше не сомневалась. Алёнка, Алёнка жива! Это было главное. Вот обрадуется Витя! В состоянии эйфории ей даже не пришло в голову, что, если их дочь жива, за что же тогда они казнили Бедрова? Набросив прямо на халат лёгкую кофточку и машинально схватив сумочку, Надя быстро закрыла двери и побежала вниз по лестнице. – Прошу вас! – молодой человек, улыбаясь, открыл перед ней дверцу. – Садитесь поудобнее, едем прямо в роддом. Вы только пристегнитесь, пожалуйста. – Ах, да! – спохватилась Надя. – Из¬вините, забылась. Она сняла с защёлки ремень, опоясала им себя и стала застёгиваться. Вдруг что-то укололо её в большой палец левой руки. – Что там колется? – хотела спросить Надежда Алексеевна, но сознание её затуманилось, тело стало невесомым, она про¬валилась в сон. – Если это смерть, то она прекрасна! – подумала Надя, возвращаясь в сознание. Тело её ощущало необычную лёгкость, хотелось петь, танцевать... Она приподняла голову, открыла глаза и обнаружила себя сидящей в невероятно большом кресле. Ощущение нереальности усиливали картины: «Распятый Иисус», «Мадонна с Младенцем», «Святые угодники», но особо выделялся портрет мужчины в голубой ру¬башке. Он был изображён вполоборота и не походил ни на одного святого. Картина рас¬полагалась таким образом, что создавалось впечатление, будто портрет ведёт немой диалог с распятым Христом. «Кто бы это мог быть? – подумала Надя. – Кого он мне напоминает? Неужели?! Ну да! Конечно. Это же Солнцев Оливьер Владленович, вот никогда бы не подумала...» Надя сладко потянулась и опустила ноги на ковёр. Справа от себя она увидела небольшой на колёсиках столик, на котором дружно уживались корзина цветов, бутылка шампанского в ведёрке со льдом, фрукты на серебряном подносе и хрустальная конфетница, наполненная всевозможными сладостями. Если бы Надя была более внимательной, то она обязательно обратила бы внимание на то, что окна, через которые лился мягкий матовый свет, были хотя и необычными, но все-таки светильниками, а еле приметная дверь надёжно заперта... Но ей не хотелось ни о чём думать: она ощущала себя Золушкой, попавшей в сказочный дворец, и чувствовала потребность привести себя в поря¬док. Взгляд её заблуждал по комнате, на миг задержался на большом старинном рояле, пробежал по искусственному камину и остановился у входа в ванную комнату. Надя направилась к ней. Оливьер Владленович посмотрел на часы и про себя выругался. Он явно опаздывал. Действие наркотика подходило к концу, скоро пленница придёт в себя, а всесильный Солнцев ничего не мог с этим поделать. – Чёрт бы побрал этого Игорька! Само¬уверенный пацан! Убить собаку вместо человека и не удостовериться, не убедиться. Теперь приходилось на ходу менять весь план, просчитанный до каждой мелочи. Оливьер Владленович находился у себя в больнице, куда только что доставили Обо-ленского. Ничего страшного: лёгкое сотрясение мозга, но Солнцев приказал дать ему лошадиную дозу снотворного, сутки про¬спит. Действия главного врача не обсуждаются. Сказал, надо, – значит надо! Итак, сутки у Оливьера Владленовича были в запасе. За это время ничего существенного произойти не должно. Никто его подопечного не потревожит: ни милиция, ни друзья. Он позвонил Игорю, выдал инструкции и поехал к себе на дачу. Надя почувствовала слабость, когда заканчивала возиться с причёской. В висках стучало, затылок сделался ватным. Она плеснула в стакан воды из крана, поднесла его к пересохшим губам, сделала глоток. Вода показалась безвкусной и пресной. «Хорошо бы сейчас щей!» – пронеслось в голове. Надежда Алексеевна вышла из ванной, подошла к столику, взяла яблоко, надкусила его. По телу пробежали мурашки, лицо исказила судорога. «Что это со мной?» – подумала женщина и упала в кресло. И тотчас почувствовала нестерпимую боль. Будто кто-то провел по её голове раскалённым железом. Это была память. Она обрушилась на Надю, не испытывая ни жалости, ни сострадания. И женщина полностью пришла в себя. В медицине это называется шокотерапией. Шансы пятьдесят на пятьдесят – или полное выздоровление, или смерть. Оболенская выдержала. Неистребимая любовь к семье и жгучая ненависть к по¬донкам, посягнувшим на её счастье, соединились в одно целое, в чувство, которому до сих пор ещё не придумано названия, в чувство, на которое способно только смертельно раненное материнское сердце. – Где я нахожусь? – спросила себя Надежда Алексеевна, когда полностью пришла в себя. – И что это за маскарад? Шампанское, цветы, конфеты... А может, Алёнка?.. Может, она на самом деле жива?.. И тут её взгляд остановился на портрете Солнцева. Оливьер Владленович смотрел на неё со стены, усмехался и как бы говорил: «Ну, что, голубушка! Отвергла меня, а что в результате вышло?!» – Господи! – воскликнула Надя. – Как же я сразу не догадалась?! Кстати, где моя сумочка? Она осмотрелась. Сумочка висела на подлокотнике кресла. Надя взяла её в руки, открыла. – Слава Богу! – произнесла она. Всё на месте: ключи, бумажник, косметичка, но самое главное – скрученные в трубочку заявления Бедрова, которые она позабыла выложить. – Хотя, что я, дура, радуюсь. Раз ничего не тронуто, значит, жизнь моя не стоит и ломаного гроша. – Надя машинально провела рукой по волосам. – Господи! Заколка! Как я про неё забыла? – закричала она про себя от нахлынувшего возбуждения. Этой заколкой однажды чуть не убили Льва Владимировича, её свёкра. Укол заколки вызывал паралич сердца. Заколка хранилась в доме как реликвия, в специальном сейфе. На¬дя заколола ею волосы по настоянию мужа, когда они отправлялись на квартиру Бедрова. – Мало ли что может произойти, – сказал тогда Виктор Львович. – Я всё-таки слепой, а предприятие у нас серьёзное... А потом всё завертелось, закружилось, и женщина забыла о заколке, а вот теперь вспомнила, и как нельзя кстати. – Теперь ты у меня попляшешь! – сказала Надежда Алексеевна и, сделав из пальцев известную комбинацию, показала её портрету. «Здравствуйте, Надежда Алексеевна», – сказал появившийся в дверях Оливьер Вла-дленович. – Ну и жара сегодня. Извините, что заставил вас ждать. Дела, знаете ли. Кстати, как вам моя берлога? Между прочим, она находится под моим гаражом. – Солнцев захихикал. – А вот рядом с гаражом у меня дом. Знаете, будь вы в своё время чуточку покладистее, и это всё могло быть вашим. Да, чуть не забыл, вам привет от Виктора Львовича, чувствует он себя уже лучше. Ба! Какой я всё-таки болван! Вы ведь не знаете, что в него стреляли. Солнцев любил эффекты. Он был хорошим психологом, и каждое сказанное им слово достигало цели. Видя, как побледнело лицо Оболенской, как задрожали её руки, он медленными движениями расстегнул пуговицы на пиджаке, ослабил узел галстука, подвинул к себе кресло, уселся в него, закинул ногу на ногу, достал сигареты, зажигалку и только после этого продолжил. – Курите? Нет! А я вот балуюсь. Да не волнуйтесь вы так. Стрелок промазал. Пуля угодила в собаку, славный был пёсик, ха-ха-ха! А у вашего мужа лёгкое сотрясение мозга, завтра его доставят домой, я уже распорядился. Напрасно Надя репетировала перед зеркалом: улыбалась, строила глазки, томно вздыхала. Спокойная речь Солнцева вывела её из равновесия. – Ах ты, сука! – закричала она, и хрустальная ваза, выполняя фигуры высшего пилотажа, полетела к своему хозяину. Но Оливьер Владленович обладал завидной ре¬акцией. Ваза пролетела мимо его лица, ударилась о стенку, рассыпалась на куски, стекло перемешалось с конфетами, а в лицо женщине уставилось чёрное дуло пистолета. – Спокойно, крошка! Ещё одна глупость, и Виктор Львович станет вдовцом. – Оливьер Владленович вытер лицо платком и уже спокойно добавил: – Не кипятитесь, мы же цивилизованные люди. «Да что это я, в самом деле», – обругала себя Надежда Алексеевна, а вслух сказала: – Что вы хотите? – Так-то лучше. – Оливьер Владленович положил пистолет во внутренний кар¬ман пиджака и, усмехнувшись, продолжил: – Не обольщайтесь, нервы у меня крепкие, стреляю я прилично, а нажать на ку¬рок много времени не потребуется. Перейдём сразу к делу. Начнём с того, что я не буду больше вводить вас в заблуждение – ваша дочь мертва. Поверьте, у меня не было выхода. Мне заплатили, и я должен был выполнить работу. Бизнес есть бизнес! Пот выступил на лбу бедной женщины, ли¬цо её исказилось, сделалось багровым. – Только без эксцессов, – на всякий случай ещё раз предупредил Солнцев. «А ведь он боится», – подумала Надежда Алексеевна, но вслух спросила: – Что вы хотите от меня? – Я хочу вас! – спокойно ответил Оливьер Владленович. – Я так долго ждал этой минуты, что смею надеяться на взаимность. – Вы случайно не больны?! – только и смогла сказать Надя. – По вам давно психушки плачут. Признаётесь в убийстве моей дочери, угрожаете пистолетом, организуете, я в этом не сомневаюсь, покушение на моего мужа и одновременно хотите, чтобы я ласкала ваше мерзкое тело, да ещё бы и стонала от восторга. – Именно так! – невозмутимо произнёс Оливьер Владленович. – И поверьте, у вас нет другого выхода. – Ну, ты и наглец! – Возможно, но давайте говорить откровенно. Допустим, вы отказываете мне. Что ж – ваше право, но тогда я должен заявить, что всё равно овладею вами, потому что я так решил. Короче, в любом случае ваша добродетель пострадает. Но это ещё не всё. Завтра в восемь утра вашего мужа доставят домой, а там его будет ждать сюрприз. Помните Игорька, который так прелестно вас разыграл, не правда ли, хороший мальчик?.. Так вот, он выступит в роли сюрприза и, уверяю вас, второй раз не промажет. А потом я убью вас. – Солнцев сделал паузу, прикурил сигарету и, зевая, добавил: – Вам это надо? Я думаю, нет! Мне, кстати, тоже. Надежда Алексеевна в свои неполные тридцать девять лет немало повидала в жизни: и хорошего, и плохого, но с таким ничем не прикрытым цинизмом повстречалась впервые. «Эту гадину мало убить, – думала она. – Её надо раздавить, разложить на молекулы, развеять в космическом пространстве... Только бы не выдать себя, только бы не выдать... Господи! Помоги...» Туман застелил ей глаза, в горле застрял комок, сердце учащённо забилось. – Гос¬поди! – повторила она. – Помоги! – За¬тем откашлялась и спросила: – А где гарантия, что потом… – она за¬мялась. – Что потом вы оставите моего мужа в покое? – Хороший вопрос! – Солнцев повеселел. – Всё будет зависеть от вас, дорогая Надежда Алексеевна. Вы можете не говорить мне о любви, Бог с вами, но о ней должны сказать ваши руки, ваши губы, ваше тело, и простите меня за вульгарность, но не я должен взять вас, а вы меня. Сумеете – и жизнь Виктора Львовича вне опасности. Нет – тогда примите мои соболезнования... – Хорошо, – сказала Надя. – Я согласна, только у меня есть одно условие. – Какое ещё условие? – Я хочу знать, что за тварь носит в груди сердце моей дочери и имя подонка, ку¬пившего его. – Зачем это вам? – пожал плечами Оливьер Владленович. – Впрочем, пожалуйста. Вот визитная карточка, там адрес, фамилия, телефон, вот фотографии девушки, до операции и после. Вы удовлетворены? – Такая молодая и уже стерва! – про¬шептала Надя и положила документы в свою сумочку. Солнцев усмехнулся. – Вам, наверное, небезынтересно узнать, знали ли они правду? – спросил он, наблюдая за женщиной. – Безусловно, знали. Они видели вашу дочь, говорили с ней, смотре¬ли анализы – помните, Алёнка лежала в больнице с воспалением лёгких? Солнцев бессовестно врал. Не для того, чтобы обелить себя, и уж, конечно, не для того, чтобы завоевать любовь женщины. Просто такова была его сущность. Надя еле сдерживала себя. Ей хотелось поскорей покончить с этой мразью, плюнуть на бездыханное тело и уйти, убежать по¬дальше от этого места к себе домой, упасть мужу на грудь, прижаться к нему, запла¬кать, ощутить себя женщиной, слабой и беззащитной, какой велит быть ей при¬рода. Но Солнцев вошёл в раж, слова текли из него сплошным нескончаемым потоком, и она заставила себя стать сильной. – Вы думаете, я подонок, подлец, негодяй. Нет, Наденька, ещё раз нет. Я врач! И, смею заметить, хороший врач! Мои руки спасли не один десяток людей... – А скольких угробили?! – не выдержала Надя. – Да бросьте вы. Это всё сантименты. В жизни всё гораздо проще. Представьте, у меня в клинике больные, вполне приличные люди. Почки, печень, селезёнка – всё у них в порядке, а сердце никудышное: износился насос, требует замены. А вокруг столько убогих людишек, жизнь которых – балласт один. Я говорю: «К чёрту лирику! Отдайте мне хотя бы сумасшедшие дома, и человечество забудет, что такое стенокардия и инфаркт миокарда». Так эти умники, из Академии Наук... даже говорить о них не хочу. Трусы они, а я – врач! В комнате воцарилась тишина. Солнцев на мгновение замолчал и посмотрел на стену, где рядом с Христом находился его бесценный портрет. «Ну что, висишь? – как бы говорил портрет Богу. – Чего ты добился, что сделал? Один ученик тебя предал, другой – продал, остальные вместе с толпой смирен¬но ждали, когда тебя приколотят к кресту, и ничего не предприняли для твоего спасения. А возьми меня. Я добился в жизни всего, чего хотел. Совсем скоро меня будет ублажать женщина, которая меня ненавидит. Предо мной преклоняются, меня обожествляют. Ну, что скажешь?» Христос молчал. Он знал истину… – Я – врач! – повторил Оливьер Владленович. – И могу отделить зёрна от плевел. И у меня есть ученики. Они поставляют мне материал для работы: проституток, гомиков и прочую нелюдь. Хотите, я покажу вам свою операционную, она у меня здесь, за стенкой. – Вы хотите сказать, что здесь делаете пересадки сердца? – Не всем. Далеко не всем. В основном я оперирую в больнице, там имеется свой банк, но это так – туфта, им пользоваться нельзя. Зато на каждый орган имеется документ, откуда взялся и так далее. Всё под номерами – не подкопаешься. А на¬стоящий банк у меня здесь. Комбинация довольно простая: в своём банке беру запасные части, документы в больничном, эрзац на помойку. Главное – конечный результат. Солнцев открыл шампанское, наполнил им бокалы. – Давайте, Наденька, выпьем за взаимопонимание! Надя устала. Ей казалось, что попала она в бочку с дерьмом и нет такой силы, чтобы вызволила её оттуда. Но её мучил один вопрос, и она задала его: – А как же моя дочь? Она ведь не была проституткой. – Да, – спокойно ответил Солнцев. – Не была. «В любом деле случаются накладки», – сказал так, будто речь шла не о живом человеке, а о каком-то неодушевлённом предмете, бракованной шестерёнке, например. Потом немного подумал и, сладко потягиваясь, добавил: – Да, она была честной девушкой, до самой смерти. Но умерла женщиной, правда, не зная об этом. – Что вы этим хотите сказать? – Ничего. Просто я у неё был единственным в жизни мужчиной. «О Господи! – взмолилась мать. – Когда же это всё кончится, я не могу больше…» Словно подслушав её мысли, Солнцев сказал:
– Что ж, Надежда Алексеевна, я сдержал своё слово. Теперь ваша очередь. Прошу в койку, мадам! – Может, сначала выпьем? – попросила Надя, чтобы дать себе время привести мысли в порядок. – Ну, это другой разговор, – засуетился Оливьер Владленович. – За исполнение желаний! – Взаимно! У Оболенской было только одно желание, но, чтобы оно исполнилось, ей нужно было собрать всю свою волю в кулак и, прежде всего, заставить себя улыбнуться. Сделав пару глотков, она поставила бокал на столик, приподнялась с кресла, отодвинула его и, покачивая бёдрами, стала медленно раздеваться. Пуговица за пуговицей расстёгивался ха¬лат, обнажались плечи. Лёгкий взмах руки – и халат завальсировал в воздухе, закружил¬ся, к нему присоединились сорочка, лиф¬чик, трусики. Солнцеву стало жарко. Он тяжело зады¬шал, лоб его покрылся испариной, а «стриптизёрша», подыгрывая ему, бесстыдно лас¬кала себя руками, томно улыбалась и дразнила, дразнила... Не выдержав, Оливьер Владленович бросился к ней. – Нет, я хочу под душ, – вывернулась Надя. – Если хочешь, пойдём со мной. Она забралась в ванну, открыла краны. Вода струйками побежала по её телу, делая его ещё соблазнительнее. На ходу раздеваясь, Солнцев ринулся к нему, такому желанному, еще вчера – недоступному. «Моё, моё! – ликовал мозг. – На¬конец-то моё!» Она позволила его губам дотронуться до сосков, рукам – обнять бёдра, прижалась к нему и сняла заколку... Оливьер Владленович остался верен себе. Он и умер, не сомневаясь в своей непогрешимости и в том, что ему дозволено всё! Стоит только захотеть... Поезд прибыл в Армавир рано утром. Они вышли на перрон и двинулись по на¬правлению к вокзалу. Мужчина шёл не торопясь, постукивая впереди себя белой тростью. Женщина держала его под руку, то и дело оглядываясь по сторонам. Наконец она увидела телефонную будку. «Лишь бы трубка была не оборвана», – сказала женщина. – Будем надеяться, – ответил мужчина. Им повезло. Телефон был исправен. – Алло! Георгия Вашхадзе, пожалуйста. – Я вас слушаю, дорогой! – Вам привет от Оливьера Владленовича. – От Солнцева? Где вы находитесь? Как вас узнать? Я сейчас буду. Его друзья – мои друзья… – Ну, – спросила Надя. – Что он сказал? – Приедет, – ответил Виктор Львович. Они сели на скамейку и стали ждать. Вашхадзе узнал их сразу. Он приехал на стареньком, много чего повидавшем «Москвиче», вывалился из машины и заспешил к Оболенским, держа в руках огромный букет ярко-красных роз. Ослепительная улыбка озаряла его лицо. «Зовите меня Георгием», – сказал кавказец. Он уже дарил Наде цветы, обнимал Виктора Львовича и улыбался, улыбался, улыбался... – Стол уже накрыт, Нина вас ждёт, по¬ехали, поговорим в машине. Оболенские, не¬ знакомые с южным темпераментом, немного опешили, но послушно влезли в салон и уселись на заднем сиденье. Георгий закрыл за ними дверцы, сел за руль и включил зажигание. – Я с Оливьером Владленовичем в одной школе училась, – начала разговор Надя, после того как они представились. – А тут мы с мужем в отпуск собрались, я его случайно встретила, он мне и дал ваш адрес. – А почему телеграмму не дали? – Неудобно как-то. – Почему неудобно? Солнцев - мой друг! Вы его друзья! Очень даже удобно. – А вы сами как с ним познакомились? – вмешался в разговор Виктор Львович. – Вай, вай, вай! Какой замечательный человек, – замотал головой Вашхадзе. – Мою дочку спасал, меня счастливым сделал! Он вам не рассказывал? – Нет. А что, Нина – ваша дочь? – Нина! О, вы сейчас увидите её, чувствует себя хорошо, а раньше совсем бледная была, с палочкой ходила, а теперь порхает, как мотылёк. И всё Оливьер Владленович, он для меня как отец родной. Кстати, вы верите в судьбу, Надя? – Не знаю, – ответила женщина. – Я тоже раньше глупый был, а теперь верю. Года полтора назад приехал я в ваш город с коллекцией цветов, я ведь цветовод, причём потомственный. Прадед мой розы выращивал, дед выращивал, отец выращивал, мне завещал. Первое место дали. Грамота, премия – всё как полагается, а у меня проблема, сов¬сем небольшой, но такой противный. Простите за откровенность, чирей у меня вскочил, да на таком месте, ну, вы сами понимаете, – от волнения Георгий заговорил с акцентом, который в спокойном разговоре у него был почти незаметен. – Прихожу в поликлинику, мне говорят: «полис давай! Какой, говорю, по¬лис, когда садиться нельзя? Не знаю, что бы я делал, если бы не Оливьер Владленович, Бог послал мне его. «Или дьявол», – подумал про себя Обо¬ленский, но промолчал. – Короче, – продолжал Георгий. – избавил он меня от моей болячки, процедуры назначил, я ему деньги даю, не берёт, говорит: «Если я за каждый прыщик деньги брать буду – уважать себя перестану!» И протягивает мне свою визитную карточку. Я как прочитал её, так сразу про себя поза¬был, дочка тогда у меня сильно болела, неизлечимый порок сердца, наши врачи руки опустили, а тут – такая удача. Врач с мировым именем. Рассказал я ему про свою беду, тут он сразу серьёзный стал: привози, говорит, дочку, а там посмотрим». Спас он её. Потому я ему по гроб жизни обязан. На мгновение в машине наступила тиши¬на, прерываемая только гудением мотора да потоком встречного воздуха. – Скажите, Георгий, – нарушил молчание Виктор Львович, – Оливьер Владленович, как я понял, сделал вашей дочери пересадку сердца? – Именно! – воскликнул Вашхадзе и, немного помолчав, добавил: – Девушка у вас тогда одна погибла, в автомобильной катастрофе, может, слыша¬ли, «жигуль» её под лесовозный прицеп угодил? Группа крови у неё такая же была, как у моей Нины, Оливьер Владленович договорился с её родителями, я деньги давал. – Вы сами отдали деньги родственникам? – тихо спросила Надя. – Ну что вы! Как можно. Оливьер Владленович всё на себя взял и Нине просил не говорить... а вот и мой дворец. Машина остановилась возле небольшого саманного домика. У калитки стояла черноволосая девушка лет семнадцати с двумя смешными косичками. – Нина, встречай гостей! – сказал Георгий, помогая Оболенским выйти из машины. – Здравствуйте, – проворковала девушка, – проходите, я вам завтрак приготовила. Они вошли в дом. Впрочем, домом его можно было назвать с большой натяжкой: саманные стены, земляной, покрытый линолеумом пол. Если чего и было в нём в избытке, так это уюта, да ещё цветов. – Вы, наверное, удивлены? – спросил Вашхадзе, заметив недоумение на лице Надежды Алексеевны, и добавил с некоторой грустью: – Был у меня дом, большой, красивый, от деда достался, две «Волга» был, белый и чёрный, продал всё... – А жена? – спросила Надя. – Жена у вас есть? – Была жена, – ответил грузин и без сожаления добавил: – Ушла. Когда я всё продал, так сразу ушла. Куда – не сказала, да я и не интересовался. Но что это мы о грустном? Вот поставлю дочку на ноги, выдам замуж, а там, глядишь, и внуки пойдут. Так что не надо о грустном. Проходите к столу, у меня есть великолепный тост... Он замолчал, заметив, что лица у гостей побледнели, глаза увлажнились. – Я что-то не так сказал? – спросил он. Надя выбежала на улицу. – Нет, всё нормально, – ответил Виктор Львович, сжимая в кармане ставший неожиданно ненужным солнцевский пистолет. – У нас тоже дочка была. Погибла в том году. – Простите, я не знал. – Ничего. Но мы, пожалуй, пойдём... Эпилог В выходные дни на городском кладбище всегда многолюдно. Супруги Оболенские, склонив головы, стояли у могилы дочери. Слов не было. Не¬делю назад произведено перезахоронение, сегодня поставили памятник. А как жить завтра?! – Здравствуйте! – А, капитан, – холодно отозвался Виктор Львович, узнав голос, но всё же протянул руку для приветствия. – Здравствуйте, Вадим Петрович, – Надя кивнула головой и посторонилась. Милиционер положил на могилку цветы. – Что скажешь, капитан? – спросил Оболенский. Он хотел добавить, что место для разговоров выбрано неудачно, но сдержался. – Да вот, на пенсию ухожу. – Поздравляю. – Не с чем. Впрочем, спасибо. Я вот за¬чем вас ищу: вчера при задержании был убит Игорь Черных. – Кто такой? – Оболенский сделал удивлённое лицо. «Ну и выдержка у него!» – изумился капитан, а вслух сказал: – Третий из группы Солнцева. Пытался сбыть одному иностранному гражданину человеческие органы, был изобличён на месте преступления. Оказал сопротивление, пытался скрыться, результат я вам только что сообщил. Так что дело Солнцева, в связи со смертью преступников, скоро будет сдано в архив. Я думаю, вам будет небезынтересно узнать детали: Черных, по всей вероятности, не поладил с сообщниками и убил их. Мотив налицо. Да, чуть не забыл. Надежда Алексеев¬на, хочу вам вернуть одну вещичку, не теряйте больше. Надя недоуменно посмотрела на капитана и увидела в его руках за¬колку, про которую она совсем забыла. Лицо её побледнело, в висках застучало: «Так он всё знает...» Но капитан, как будто не замечая её замешательства, положил заколку на могилку рядом с цветами и добавил: – Кстати, на квартире у Солнцева в его сейфе находилась картотека с именами потенциальных клиентов. Там была и Нина Вашхадзе. Так что рано или поздно, но их пути обязательно бы пересеклись. Заболевание Георгия только поторопило события. В противном случае, не будь Нины с её не¬излечимым недугом, Солнцев никогда бы не обратил внимания на её отца. И ещё! Не думайте, пожалуйста, что в милиции работают одни дураки. Хотя и без них не обходится. Вадим Петрович достал из кармана сигарету, прикурил её от спички и продолжил: – Нашёлся у нас один умник... – Короче, капитан! – перебил Оболенский. – Если короче, то Вашхадзе узнали правду, и Георгий, и Нина. Кстати, вы очень хорошо сделали, что не тронули их. Они ни в чём не виноваты. Вы мне верите? Оболенские молчали, но капитан и не надеялся получить ответ. Он отошёл в сторону, и тут Надя увидела Вашхадзе. Георгий шёл медленно, низко опустив го¬лову. Лицо его осунулось, постарело. Нина поддерживала отца под руку. Встретившись глазами с Надеждой Алексеевной, девушка на миг замерла, потом, оставив отца одно¬го, бросилась к ней, упала на колени и за¬плакала. – Что ты, что ты, дочка! Надя помогла Нине подняться, прижала её голову к своей груди и стала гладить чёрные как смоль волосы. – Простите меня, тётя Надя! – За что, девочка моя?! – За то, что я осталась жива! – И совсем тихо добавила: – Можно, я буду называть вас мамой
© Чертенков Анатолий10 декабря 2023 20:04Проза
Ночная прогулка
Как прекрасно идти, по ночному проспекту!
Замерзая в дыму сигарет.
И тихонько мечтать у ночного подьезда.
О далёком, мерцании планет!
© MBAkgs25 мая 2023 19:31Проза
Иконописица
Раньше иконописиц не было. Многие знают великих иконописцев прошлого. И в наше время встречаются иконописцы высокого класса. Однако, в наше время появились и иконописицы.
После развода, когда выросли дети, в тверской храм Неупиваемая Чаша пришла красивая женщина помолиться. Увидев там почерневшую икону богородицы она решила пойти учиться в иконописную школу, которую успешно закончила.
Отреставрировав эту и другие иконы она пишет и свои,которые раздает верующим. Пишет их своими красками, которые сама готовит.
Сейчас вера в моде, и многие верят именно поэтому. Это лицемерная вера и уважения не вызывает. Вера иконописицы истинна, даже завидно. Завидую белой завистью.
Александр Черняев. 08.11.2022
© Черняев Александр2 декабря 2022 14:21Проза
Школа военной философии
Чтобы победить очень нужна дезинформация врага.
Если ты слаб нужно убедить врага, что ты силен, а если ты силен, то нужно чтобы враг поверил в твою слабость.
Если ты находишься близко к противнику, то нужно, чтобы противник думал, что ты далеко, а если ты находишься далеко от противника, то очень выгодно убедить противника, что ты близко.
Это следует из учения Сунь-цзы.
Очень убедительный пример этого: победа Чингисхана над Хорезмом. Войско Хорезма шестикратно превышало войско орды. Если бы эти два войска встретились в битве, то у ордынского войска не было бы шансов на победу.
Однако, разведка Хорезма убила ордынского лазутчика, у которого было найдено письмо хорезмийских эмиров к Чингисхану. В этом письме эмиры перед битвой якобы убивают хорезмшаха и переходят на сторону Чингисхана.
Хорезмшах поверил письму и дал приказ обороняться каждому городу отдельно, что привело к поражению.
Александр Черняев. 15.10.2022.
© Черняев Александр15 октября 2022 23:08Проза
Сатанаил
Когда, на небесах в пространстве рая.
Не поборов в себе греховную гордыню.
Один из Ангелов святое отвергая.
Встал против Бога осквернив святыню.
Бог огорчился, но удар предотвратил.
Надеясь к разуму призвать сатан аила.
Глядя в глаза со скорбью он твердил;-
Ты видишь, что гордыня натворила.
А ведь я вечность упреждал об этом
Как, быстро твоё сердце почернело
И ты решил сразиться с ярким светом.
Пренебрегая Ангельским советом.
И ровней стать мне;-Алфе и Омеге.
И править всем и вся на небе!.
Не выйдет, знай, ты грубо просчитался.
Тогда, ещё сатан-аилом звался,
А ныне и вовсе века.
Ты будешь зваться сатана.
Что, означает; павший ангел.
Там и найдешь свой,вечный лагерь.
По моей воле и року судьбы.
Под черным морем глубины.
За дном скрываясь от солнечного света
За подлое предательство завета.
Ты будешь мной извергнут в ад гиены вечной.
В огонь бескрайней муки бесконечной.
В обитель земной плоти заключён.
Когда, я крылья отрублю мечем.
И станешь ты, восставший против Бога
В безмолвном заточенье прибывать
И зло копить до мрачного исхода.
И о былом страдая вспоминать.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:50Проза
Знакомый образ
Пришёл во сне знакомый образ.
С густой седою бородой.
На вид имел приличный возраст.
И опыт жизни непростой.
Он говорил мне долго, много.
Литературным языком.
Припоминал Иисуса,Бога.
Глядел по сторонам тайком.
А я не знал чего он хочет.
Пытался смысл уловить.
Мне показалось он пророчит.
И чем то хочет удивить.
А он нахмурив брови строго.
Взял в руки мятый черновик.
Прочел,сказал ошибок много.
Я встал пред ним,как ученик.
А он в него глядеть продолжил.
Седой качая головой.
За это буду ему должен.
В пучине бездны вековой.
Я вижу ты поэт отменный
Таких на свете поискать
Но у тебя характер скверный
Зачем-то любишь причитать.
И пишешь больше для оценки
Ищешь признание в сердцах
В душе устраиваешь сценки
Сгинув в заботах и мечтах.
Что,людям до твоих талантов
Не всем дано понять душой.
Учились предки ат атлантов.
Любовь искали за чертой.
Но главного они не знали.
Тех,кто писал для них рукой.
Они потом не узнавали.
Убив рецензией плохой
Пойми одно мы все такие.
Нам безразлична боль земли.
Мы все грешим пока живые.
И оды пишем о любви.
Я слушал старика и мне знакомы.
Казались выражения его.
Узнал какой я бестолковый.
Сегодня гость мой непростой.
Великий выдающийся писатель.
Лев НиколаевичТолстой
Может придете завтра снова.
Я много вам хочу сказать.
А он взглянул из подолба сурова.
Сказал мне хватит причитать.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:42Проза
Ангел воплоти
Не сердись не надо,
Ангел во плоти.
Я старался в жизни,
Истину найти.
Шол куда глядели,
Карие глаза.
Знал чего хотели,
Сердце и душа.
Так сложились звезды,
Где-то в небесах.
Видишь эти слезы,
На моих щеках.
Не сердись не стоит,
Я уже у внял.
Это плачет совесть,
Потому,что врал.
Постараюсь больше,
Этим не грешить.
Сердцу и поплакать,
Надо разрешить.
Всёже это глупо,
От любви страдать.
Каждым новым утром.
Всех за всё прощать.
В воздухе витает,
Аромат цветов.
Где-то,есть на свете,
Дружба и любовь.
Как,бы не печально,
Жизнь и судьба.
За любовь отчаянно,
Я борюсь всегда.
Пусть не получилось,
Пусть не довелось.
Подскажи на милость.
Где,моя любовь.
Шол я по дороге,
И судьбу не клял.
Не сердись не стоит,
Я уже у внял.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:27Проза
Позови меня в даль я на всё согласен
Зачем же игру со мной Боги затеяли.
Все сомненья по ветру былые развеяли.
Я подумал с начало мне всё показалось.
Сам неверил себе, как потом оказалось.
Небо хмурилось, собирался дождь.
По телу бежала, холодная дрожь.
Я дома один сидя, молча скучал.
Мечтая, чтоб ветер прочь тучи умчал.
На глаза мне попался чистый листок
Перо в руки взял я, придумал стишок.
Писал целый день после сидя у печки.
Когда, потемнело зажег в доме свечки.
Порыв чуткий долго ещё не кончался.
День тот ненастный с ветром умчался.
Ясный месяц и звезды на небо легли.
Сверкая той ночью, как только могли.
В моей голове колокольный шёл звон.
Не понял, когда погрузился я в сон.
Восне высоко, научился летать.
Себя до конца смог во сне я понять.
Я, как черный монах, мудрый пилигрим.
Сорвал маски свои, и снял грим.
А, когда вдруг очнулся то, понял, поэт.
И сомнений в душе у меня больше нет.
Я все на свете обиды земные забыл.
А, что было плохое во мне, я убил.
Где, грехи есть, туда больше я не ногой.
После сна стал и сердцем я чист и душой.
Позови меня вновь в эту дальнюю даль.
Где, обрел я любовь и забыл про печаль.
Позови за собой, верь умею ждать.
Я забуду про ложь, перестану лгать.
Я от ложных мышлений очищу мозг.
И сожгу нечестивый последний мост.
Станет разум невинен и ум мой ясен.
Позови меня в даль я на всё согласен.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:26Проза
Мечты за ширмой эподрома
Веду свободы не разумный торг.
Под колик сбруй и обжиг жаркой плети.
Адреналином отдаю свой долг.
С рожденья и до самой смерти.
И ускорение;придел моей мечты.
Порочный круг,холодными устами.
Меня прочел до самой глубины.
Жокей всё знал но пожимал плечами.
И толща пыли,лёгкие мне жрет.
Упорство суть борьбы моей печальной.
Суровый взгляд и лозунги вперёд.
На перепутье истины банальной.
Под мишурой глаза мои сухи.
Не пух лебяжий подомной солома.
Прошли бегом годов шальные дни.
А завтра утром,состязание снова.
И каждый день,я по счетам плачу.
И кнут пропитан,потоми и кровью.
Не в первый раз я к финишу лечу.
В награду мне,осыпят сено солью.
Но годный лгун,уже не верит мне.
Азартных до безумия;он тешит.
Сырая ложь,живет в моем седле.
И не стесняясь,как собака брешет.
Порой смирение терзает мне гордыню.
Во мне бунтарский поднимая дух.
Глупцом и трусом обзывает.
И причитает громко в слух.
Кричит,ну встрипенись однажды.
И скинь заразу на мгновенье.
Глоток свободы нам отважным.
С тобой,мой друг не помешает.
А лишь поможет пробудится.
Прозреть и истину увидеть.
И в мир свободы нас отправит.
Который нам все время снится.
Там по иному солнце светит.
Его лучи тебя взласкают.
Там и луна тебя приметит.
В простор ночного неба сманит.
Твоя душа узрит просторы.
Поймёшь,оценишь свежий ветер.
Когда спадут твои оковы.
Станешь сиянием ясным светел.
И я васпрял и встрепенулся.
Скинув наездника на землю.
Заржал всем горлом огрызнулся.
Взял высоту,острожных стен.
И вот в моих руках свобода.
Назад не оглянусь,не думай.
И купол неба,голубого свода.
Моргнул мне,прямо в глаза оба.
И голос тот,что мне знакомый.
Катился новым,бодрым сном.
И аргумент привел весомый.
Сказал,что ангел эта он.
И стих толпы безумный глас.
Заговорил со мной мой гость.
Небесным светом озаренный.
Я блеском серебра пленен.
Так чист и ясен небожитель.
Избранник рая мой спаситель.
Небесным голосом сказал.
Чтоб я закрыл глаза и спал.
Перед тобой возникнет в скоре.
В своей красе небесный дом.
Увидишь райский берег моря.
Бескрайний ангельский простор.
И крыльями на век одарен.
Ты будешь так же,как и я.
Твердили мне заветной тайной.
Его небесные уста!
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:17Проза
Зачем марать бумагу дурачек
Быть может скажут,
Мне без сожаления.
Зачем марать,бумагу дурачок.
В твоей бездарности,
Сегодня нет сомненья.
Здесь в пятницу,
Не,кто не падает.
Зачем себя,Обманывать
Напрасно.Мечтой гореть
Пустой,за просто так.
Живи,как все,ведь
Жизнь так прекрасна.
И без твоей,поэзии чудак.
Им наплевать,
На порванные чувства,
На боль в груди,
И на душевный крик.
У них наверно,
Где,душа,там пусто.
А на сердцах,
Мороженный ледник.
И пусть не понятый,
Пойду,я по дороге.
Забыв про тех,
Кому на всё плевать.
И безусловно,
Встречу я в итоге.
Того,кому,
Прочту свою тетрадь.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:14Проза
Утекает жизнь
Люди утекает юность, молодость.
Да, что молодость — жизнь убегает
На земле время спешно проходит.
Подскажите мне, куда оно уходит.
Бесцеремонно и так нагло, сбегает.
Помница недавно был я молод.
Юной безмятежности оплот.
Несдержанный, как ветер вольный
Неистовым, желанием исполнен.
Энергией заполнен до краёв.
Немного жаль, что часики спешили.
Дети под стол пешком тогда ходили.
А сегодня встали в рост со мной.
Конечно же судьбе я благодарен
За счастья их любить и быть отцом.
Однако бытие напрасно не пройдет.
Мы будем, вместе радоваться жить
Пусть солнце даже скрылось за овраг.
Услышит сердце, как звучит Фагот.
А на планете продолжается юдоль.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:11Проза
Ангел безметежный
Голос тихий,голос нежный.
Ты мой ангел безмятежный.
Откровенно,слово лечит!
Нежность душу не калечит!
Успокоит,приголубит,
Не предаст и не загубит.
Если слово шло от сердца,
От души оно взывало,
Это супер,это браво.
В том же духе,в том же ритме,
Продолжай пока трепещет,
И играют твои нотки.
Если же почуешь леность,
Не желанье откровенность,
Излучать,дарить бесплатно,
И к любви идешь халатно.
Осторожно — это сложно,
Недостойно и тревожно,
Только лаской и любовью,
Не играй,не надо — будет.
Пригуби остатки страсти,
Соберись и скройся тихо,
Можешь даже по-английски,
Не обижусь,не унижусь.
Но страдать бесспорно буду!
Ты же мой ангел безмятежный!
В моем сердце жжёшь надежду.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:08Проза
Мечты летящие по миру
Мечты вольны летать по миру.
Им нет преград, им нет запретов.
Всегда чисты, всегда гонимы
Парят они подобно ветру.
Куда летят. По белу свету.
Крылатых птиц напоминание,
Сердечных ран - вино хмельное,
Забытой сказкой повесть лжи.
Правдивый лик устами нежит,
Пальцем пригрозит, укажет,
Как мудрый праведник подскажет
Песочных замков наваждение.
Молодость - мосты сомнений,
Надежда - вера откровений,
Ну и конечно же - любовь,
О ней мечтая вновь и вновь.
Не замечая слез страданий,
Забытых мест былых свиданий,
Порывов страсти, подлость лиц,
И разноцветных снов каприз.
Крылатой мыслью отправляю,
В далекий край моих надежд,
Мечту свою я зазываю,
Прошу побольше я чудес.
Она всего-лишь, сна творение,
И муза фальши на устах,
Отправлю в мир воображений,
Чтоб не остаться в дураках.
Коснутся грёз других миров,
И мякиша вкусить прозрения,
И дивных мест узреть рассвет,
Закатом насладиться.
Вдыхая терпкий вкус алмаза,
Многообразием дурмана,
Цветок пустыни напою,
Стакан воды в дар принесу.
И тайну вечности стихов
Поведать попрошу,
И вслед за нею полечу
Когда нибудь, куда нибудь.
Ну, а пока она одна,
Свободна и легка,
Летит! Неведомо нам знать!
Куда летит мечта опять!
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:06Проза
Визави
В храме человек взмолился,
И для Бога оставил свечу.
В ту же ночь,ему ангел явился,
И похлопал его по плечу.
Я души твоей,вечный хранитель,
И явился,по просьбе твоей.
Растревожил,ты Божий обитель,
Безутешной молитвой своей.
Много лет обходил ты все храмы,
И с мольбой,к небесам не взывал.
И душевные горькие раны,
Ты молитвой лечить не желал.
Что,сегодня терзает так сердце,
Душу рвёт,что твою на куски.
Не таись,расскажи мне,доверься
Прогони с сердца,тяжесть тоски.
Предо мной,можешь ты откровенно,
Не стесняясь,про всё говорить.
Ты давно позабыл наверно,
Что между нами,есть тонкая нить.
Ведь,когда из эфира всевышний,
Твои пряди,вселенские ткал.
Я по воле божественной свыше,
Над главою твоей пролетал.
И в часы твоего воплощенья,
В мир живых я тебя провожал
Все на свет твои видел рожденья.
На руках,тебя нежно держал.
Признаюсь,я о том не жалею
Новых встреч с нетерпением жду.
Чтоб,открылись тебе эти двери.
Я всевышнего тоже прошу.
Ты придёшь распахну я все чакры.
Благо тоже тебе я отдам.
Может быть элементы счастья.
На душе растворят обман.
Может вкусишь капели Бога.
С сердца выкинешь тяжкий груз.
Накопилось,в тебе так много,
Помолись и раскайся трус.
Человек небожителя,слушал,
Очень часто,тревожно,дышал.
Иногда прикрывал,свои уши.
От неверия,тело щипал.
А затем он сказал осторожно.
Отвечай,милый мой визави.
Почему на земле,всё так ложно.
Кроме чистой и светлой любви.
Говорят,что все грешные души,
Быстро гибнут,без лона её.
Почему визави мой послушай,
Отыскать здесь,так сложно её.
Почему,мой небесный хранитель.
Не всем людям,шанс выпал любить.
Подскажи,ты ведь мой покровитель,
Как,им с этим недугом прожить.
Ангел мой,ошибался я часто,
Но мудрей после,всё же не стал.
И любить я,всё время старался,
Но,чем больше старался,страдал.
Ты скажи,что такое есть счастье
Вам наверно видней,с высока.
Для меня оно здесь однозначно,
Жена,дети и мама моя.
Я устал на земле сражаться
Зло без ненависти не взять
Ну а,где же в душе ей взяться
Коль тебе визави я брат.
Коль добро и любовь мне ближе
Сострадание к злым сердцам
Почему же мной страхи движут
И приводят молится в храм.
Здесь я чётко одно лишь понял,
Где,нет совести,нет добра.
Убедись,что душой я не болен,
И от скверны очисти меня.
А иначе сорвусь я в пропасть,
Пропаду там,в параличе.
И тогда про меня,не вспомнят.
Даже в храме молясь при свече.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 06:04Проза
На пороге крыльца родимого
На пороге,крыльца родимого,
Обнимает солдат жену.
Провожает она любимого,
На отечественную войну.
Всё лицо её опечалено,
Слезы льются ручьем из глаз.
К мужу тянется так отчаянно,
Словно видит в последний раз.
А солдат говорит ей ласково,
Вытирая слезу рукой.
Мы же их одолеем запросто,
И вернемся опять домой.
Успокойся моя любимая,
Сделай,как я тебя прошу.
На домной ради бога смилуйся,
С тяжким грузом я ухожу.
Мое сердце любовью соткано,
Не оставлю тебя одну.
Если в небе возникнет облако,
Знай,на нём,где-то я сижу.
Не тоскуй без меня,пожалуйста,
Для любви в мире нет преград.
Если день добрый,небо ясное,
Значит вместе с тобой я рад.
Ну а если услышишь колокол,
Разрываясь вовсю звонит.
Это я барабаню молотом,
Соблюдая привычный ритм.
И штыком убиваю ворога.
И безумно в бою кричу.
И с упорством седого ворона.
Овладеть высотой хочу.
Но когда-нибудь всё кончается,
Веру в чудо терять нельзя.
Видишь месяц на небе мается,
Даже он там не навсегда.
И когда,зайчик ранним утречком,
Постучится,в твоё окошечко.
Пробежит,теплым ярким лучиком,
Пожелает,всего хорошего.
Знай,что беды твои развеялись,
Дух войны навсегда ушёл.
Возвратиться с войны надеялись,
Но не каждый домой дошёл.
На пороге крыльца родимого,
Муж герой обнимал жену.
В орденах грудь её любимого,
Он прошёл через всю войну.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 05:32Проза
О Ленинград
О Ленинград зима была сурова,
С последних сил держал ты рубежи.
Под гул сирен лишались люди крова,
И разрывались бомбы у Невы.
О Ленинград,тебя держали на смерть.
Некто не смог сломать твой сильный дух
Враги подумали,что двери твои настежь
Но не смогли войти теряя дух.
О Ленинград,под голодом блокады,
Полуторки по Ладоге пошли.
Чтобы,сквозь ад пройти под канонады,
И голодающих от голода спасти.
О Ленинград,ты скоро не забудешь.
Как,мёртвые лежали на снегу и хлеб
ценить всегда ты с честью будешь
И относится с уважительно к нему.
О Ленинград,ты ныне процветаешь,
Музеи,замки,храмы и мосты,
Но никогда для Ленинградцев
Ты не станешь,Санкт-Петербургом
Даже не проси.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 05:14Проза
Се лови
Молод духом ещё не почину.
Чести мне не дождаться во веке.
Неспособен найти я причину.
Недостаток любить в человеке.
Мне печаль не страшна се лови.
Я не стану роптать словно узник.
Недостаточно в мире любви.
Уверяет монахов послушник.
Кто, уверен тот чаще смешон.
Я же буду к себе откровенен.
Перед вами стою голышом.
Но останусь мышлению верен.
Монахи слегка привстали.
И сказали ему в ответ.
Мы то думали, много знали.
А теперь оказалось, нет.
И ушли в свои скипы старцы.
Доживать непростую судьбу.
Покрестились сжимая пальцы.
А послушник чесал во лбу.
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 05:10Проза
Две алых розы перевала
Густая ночь в горах кавказа
Туман рассеяла во тьме
Запрет отцовского наказа
Нарушил горец при луне
Ушёл он тихо среди ночи
За перевал в далекий край
Украсть ту девушку чьи очи
Сияли небом словно рай
Луна горела ярче солнца
Святилась так, как никогда
Звезда предупреждая горца
Сто раз упала в некуда
А он не ведая преграды
Настырно шол за перевал
Ему не знать другой отрады
Раз в ней любовь он отыскал
Он вел коня держа поводья
До речки прошагав пешком
И в брод пройдя до половодья
Запрыгнув поскакал верхом
Однажды он её увидел
Она, как ангел к речке шла
И он её бы не обидел
Но та испуганно ушла
И нежный стан её изящный
И белокурых прядь волос
И лик ее такой прекрасный
Горец с тех пор забыть не смог
И одержимый этой страстью
Ни мог ни есть, ни пить, не спать
Он долго думал и к несчастью
Решился девушку украсть
И вот он прибыл в край далекий
И затаился словно зверь
Прекрасный горец черноокий
Ждал встречи долгих восемь дней
Вынашивая план коварный
За ней у краткой он следил, мечтал, как
будет ей желанный
Если дождаться хватит сил
Он, как обычно, ждал у краткой
Когда, она на встречу шла
Схватил её тяжёлой хваткой
Домой девченка не дошла
Назад путь тоже был не лёгкий
Она кричала и рвалась
Но горец не был парень робкий
И та на третий день сдалась
В аул пришли глубокой ночью
А на пороге мать с отцом
Не станет русская нам дочь
А ты останешься глупцом
Прошла неделя месяц канул
Но счастья горец не обрел
В глаза несчастной деве глянул
И сам домой её повел
Её глаза не светят больше
Небесным цветом голубым
Зря горец думал будет проще
В любовь поверить молодым
В ту ночь луна помолодела
И юный месяц молодой
Как, только небо потемнело
Взошёл торжественно на трон
Он проводил до перевала
Отраду всей своей мечты
И пока с виду не пропала
Он наблюдал со стороны
Девица шла и вдруг свернула
Поближе к краю подошла
И на глазах его порхнула
В ущелье сгинув навсегда
И вот, бал правит тишина
Храня глубокий сон земли
Не шелестит в саду листва
Не плачут в небе журавли
Дыханье вольное ветров
Той ночью перестало быть
Не жить уж ей среди берез
Не собирать в полях цветы
А горец расседлал коня
И приказал идти домой
И закричал простить меня
Там не лежать тебе одной
И он шагнул и вместе с ней
Разбившись рядышком упал
С любимой девушкой своей
Которую любить мечтал
С тех пор в ущелье каждый год
Две алых розы расцветают
Их видит сверху пешеход
И двух несчастных вспоминает
© Верошкин Алексей 12 сентября 2021 05:05Нравится
Добавить в избранное
Комментарии
Обсуждают сейчас ЛЕНТА
Пользователи онлайн